Поделиться
В концертном зале имени Чайковского РНО представил программу из сочинений Прокофьева и Глазунова. Второй прокофьевский концерт для скрипки с оркестром с солировавшим Вадимом Репиным стал ожидаемым "хитом" этого вечера. Однако не меньший восторг вызвала и Шестая симфония Глазунова, которой с легкой руки дирижера пришлось распрощаться с привычным забвением и в один вечер вновь обрести статус гениального музыкального памятника своей эпохи.
Увлечение такой "неформатной" фигурой, как Глазунов, кажется на первый взгляд странным: уже не романтичный XIX век, но и еще не вполне век XX с его яркими гениями - Шостаковичем и Прокофьевым. Ученик и последователь Римского-Корсакова, Александр Глазунов будто застрял в прошлом, восполняя традиционность собственных идей небывалым эпическим размахом своих симфонических полотен и изощренным композиторским мастерством. Между тем сочинения Глазунова все чаще появляются в программах РНО. Вместе с маэстро Хосе Серебриером оркестр выпустил альбом с инструментальными концертами этого автора, а Шестая симфония, исполняемая во время европейских гастролей, стала своего рода визитной карточкой оркестра. И в рамках своего московского абонемента коллектив отвел Глазунову два вечера (второй состоится 25 февраля), уже в первом продемонстрировав, что композитор этот в полной мере заслуживает столь пристального внимания.
Концерт открылся "Торжественной увертюрой", в которой присутствовал тот подъем и эмоциональный градус, который слушатели в полной мере ощутили во время исполнения Шестой. Все великолепие эпохи заката русского симфонизма XIX столетия явил Михаил Плетнев в этом монументальном сооружении, изобилующем многочисленными роскошествами в виде эпизодов торжественных тутти, сменяющихся строго вычерченной графикой полифонического плетения, громоздких унисонов, игривых лирических интермеццо и тяжеловесностью имперски пышного финала. Все это могло бы быть вполне бессмысленным, если бы не общее впечатление грандиозного величия уходящего XIX столетия, которое Михаил Плетнев сумел создать и донести до своей публики.
Тут Глазунов предстал почти что русским Брукнером - за оркестровыми объемами оказались скрыты глубины философских смыслов, которые дирижер со свойственной его манере ироничной сдержанностью открыл попросту - как будто в том, чтобы обнаружить у себя под носом подлинный шедевр, нет ничего проще и естественнее.