"Коляда-театр" показал москвичам "Вишневый сад"

"Вишневый сад" в "Коляда-театре" вчера поднял зрительный зал на ноги.

"Браво" кричат за удавшуюся игру. "Спасибо" - за откровение, подаренное неожиданно, но потрясшее и заставившее заново, "с нуля" увидеть то, что мы, казалось, давно знаем.

Коляда ставит Чехова как величайшего абсурдиста. Певца русского абсурда. Но - певца. То есть по-прежнему великого лирика. Способного и увлечься романтической мечтой, и над нею плакать, и горько, зло смеяться над самим собою, наивным.

Созданный Колядой театр сам по себе придает всему, что он ставит, эту поразительно естественную способность быть трагическим абсурдом. Наверное, такой способностью все парадоксально переворачивать с пуза на лопатки обладал шекспировский "Глобус" - заземлять, оставаясь высокой поэзией, соскабливать шелуху нажитых "вещественных" богатств и делать королей голыми, "остранять" любой миф, высекать смех из трагического, видеть трагедию в уморительно смешном. У Коляды нет соблазна петь похоронную русскому дворянству, чего автоматически ждут от "Вишневого сада". Он одевает своих дворян во что бог послал. А бог посылает ему каждый раз точно то, что нужно. Безошибочно, снайперски, в точку. Этот "Вишневый сад" - снова карнавал, где зритель мог бы до второго пришествия задавать вопросы по поводу каждой детали одежды, реквизита и всего действа - а почему салфеточки на задах? А почему балясины вместо деревьев? А почему медведи? А почему Раневская замотана в шерстяные платки и по-клоунски воет - только фонтанчики из глаз не бьют, радуясь возвращению в родной дом, родное гнездо, родную Россию? Хотя сверху, с неба, что-то струится-капает. А почему Фирса забывают в таком молодом трудоспособном возрасте? А зачем зубы у всех закрашены, чтобы были дырки в улыбках? Почему все трудолюбиво малюют родные березовые ситцы на белых штанах? Почему говорят, как читают заученное, а в одной сцене Гаев даже суфлирует Раневской самые пафосные места текста. Карикатура? Издевка, насмешка над русской аристократией? Ату его, посягнувшего на святыни?

А расшифровывать все, переводить в словесные объяснения и гипотезы почему-то не хочется. Понимаешь нутром, что все так на самом деле и есть. Что вся эта поэтически возвышенная жизнь, которая погибнет под топором Лопахиных, на самом деле создание истерически возбужденного воображения, самоуговор, классическое национальное камлание. Что этот спектакль, как и все у Коляды, выражает не состояние Раневских начала прошлого века, а наше сегодняшнее состояние. Что это не окошко в "Россию, которую мы потеряли", а срез России любых времен, вечно качающейся между безумной верой, маниловской грезой с трогательными фестончиками и беседочками, самоуговорами и самозаклинаниями - и самобичеванием, самоискоренением и самоуничтожением. "Что нам стоит дом построить? Нарисуем - будем жить!". Вот и рисуем, вот и пытаемся жить, вот и целую поэтику нарисованного дома создали, целую философию придумали, наизусть ее выучили, декламируем ее, превращая в общий невнятый гул, - только жить все не получается: перед сознанной нами же реальностью мы беспомощны и растерянны.

Есть в этом шумном, гвалтливом, невероятно смешном, охотно поющем и пляшущем спектакле моменты пронзительной тишины. Когда вдруг приходит осознание жуткой реальности. Трезвое понимание своей беспомощности перед ходом событий, подчиненных иным, неведомым нам, по исконной темноте нашей, силам. Топор из "Бориса Годунова" в "Коляда-театре" легко перекочевывает в руки Лопахина - нового калифа на час в этом самом нестойком из миров. Все призраки в спектакле легко материализуются, все предки охотно встают из гробов, ненадолго пугая окружающих, - карнавал живет по своим законам и оказывается глубже и мудрее всех мудрецов мира: он обнажает истины.

Когда читаешь многочисленные отзывы зрителей Коляды, изумляешься количеству видений и трактовок его вихревых калейдоскопичных образов. И самое изумительное: все кажутся верными. Эта труппа, оказалось, в совершенстве владеет тем театральным языком, который умеет передавать неформулируемые интуитивные прозрения, тот спектр наших чувств, который давно живет в каждом и мучает каждого, но не находил выхода. А если находил - то давно, в театре иных, уже не виденных нами времен. И, конечно, на другом уровне, потому что жизнь людей течет все дальше и в своем течении, слой за слоем, громоздит те знания о нас, нашей истории и нашем будущем, в которые страшно заглянуть, которые жутко осмыслить. Но именно это делает "Коляда-театр" - на чувственном уровне.
Карнавал заканчивается. Люди на сцене стирают нарисованные прощелины в зубах, снимают накладные букли и нелепые прикиды, остаются словно в саванах, и тихо бормочут, как уже бессильное заклинание, заученные со школы тирады про прекрасного человека в прекрасной одежде с прекрасными мыслями, про орлов и куропаток, рисуют и рисуют свои березовые ситцы и небо в алмазах, заговаривают свою боль, но поздно - все жизни, все жизни, все жизни угасли. По человеческой пустыне ползает, извиваясь, непонятное существо - то ли варан с полосками березового ситца и жабрами земноводного, то ли последний, решительный клон мировой души. Победно шипит и уволакивает в небытие осколки когда-то родного и любимого мира.

С этим приездом "Коляда-театра" стало ясно: не только центр современной российской драматургии переместился из бывших столиц на Урал, но и средоточие настоящей театральной жизни с ее сбивающей с ног энергетикой - теперь там. И поверьте, во мне говорит сейчас не квасная, высмеянная спектаклем патриотическая любовь к родным пенатам. Сходите и убедитесь сами.