Поделиться
"О чем говорить, когда не о чем говорить" - эту фразу обычно вразброд повторяет театральная массовка, если ей нужно создать ощущение говора толпы. Эта фраза честно признает, что повода для разговора нет - нужен просто галдеж.
Примерно об этом сделали свои картины сразу два режиссера, показавшие свои труды на Венецианском фестивале.
В конкурсе мы посмотрели "Обмен" израильтянина Эрана Корилина. В распространенном здесь пресс-релизе автор честно признается, что много летает, проводит месяцы в самолетах и отелях, чей стандартизованный мир весьма ему приелся и навел на мысль о бессмысленности существования. Это ощущение бессмысленности он и сделал предметом картины. Мы в зале проводим два часа, наблюдая, как не слишком симпатичный герой идет по улице, потом входит в дверь дома, идет по коридору, ждет лифта, в него входит, нажимает кнопку этажа, едет, приезжает, выходит, идет по коридору, открывает ключом дверь, входит в квартиру, обставленную из IKEA, останавливается на пороге, долго оглядывает знакомые до деталей стены и понимает, что все это бессмысленно.
И мы это понимаем вместе с ним.
Но нас заставят смотреть, как он снова идет по улице, потом входит в дверь дома, и далее см. во всех подробностях предыдущий абзац.
Иногда у лифта он встречает навьюченную покупками семью с двумя детьми, испытывает род тошноты от бессмысленности такого существования и старается держаться подальше.
Иногда в постели он занимается сексом с женой-архитектором, у обоих унылые лица людей, отчетливо сознающих бессмысленность всего сущего.
Иногда он читает лекции студентам, мы видим его беззвучно движущийся рот и понимаем бессмысленность и такого занятия тоже.
Иногда в холле своего многоквартирного дома в поисках хоть какого-нибудь смысла он расстегивает штаны и начинает вдумчиво разглядывать свои гениталии. Они выглядят жалко, и он снова страдает от бессмысленности. Но его застает за этим занятием не менее несимпатичный сосед, сначала удивляется, потом понимает, что нашел собрата по сознанию бессмысленности существования. Они теперь уже вдвоем лежат на полу холла, или бродят по подвалам, или орут для разрядки в пустую квартиру. Но все совершенно бессмысленно.
Иногда одна семья приходит в гости к другой в ожидании хотя бы поесть, но ее начинают угощать семейной съемкой свадебной церемонии, и герои с особенной остротой понимают бессмысленность всей этой жизни.
Самое интересное в фильме, что про бессмысленность мы все уже поняли на десятой минуте, но фильм продолжается, и чем он закончился, сказать не могу - не потому, что ушел с середины, а потому, что не помню. Вроде как оборвался на очередном бессмысленном пути героя по очередной бессмысленной улице.
Режиссер сказал, что его картину трудно, скучно смотреть. И это святая правда. Итог его трудов: мы отчетливо поняли, что и смотреть, и делать такое кино совершенно бессмысленно.
Что, по-видимому, и требовалось доказать.
Второй фильм много короче - он идет десять минут, и его показали в программе "Горизонты". Он называется "Из Токио", и его сделал российский режиссер Алексей Герман-младший.
Автору в какой-то момент пришла в голову какая-то простейшая мысль. Насчет того, как мы теряем близких - разными путями, но теряем. Из такой мысли можно создать шекспировскую трагедию, а можно ограничиться констатацией факта. Второй путь, что спорить, протоптанней и легче. И вот мы в пустом самолете, летящем из Токио, недавно пережившем землетрясение. По пустому проходу катит столик стюардесса (Полина Кутепова), развозит напитки. Задерживается у одного кресла, где сидит Мераб Нинидзе, и спрашивает, почему пассажир не спал всю ночь. Идет диалог, из которого мы понимаем, что он спасатель, возвращающийся из Токио, что стюардесса училась с ним в одной школе, и что она в него влюблена. Текст слов, надо сказать, редкостно невыразителен и написан так неумело, что в панике начинаешь думать, что ты попал на фильм совсем не Алексея Германа-младшего.
В другом кресле мы видим старика японца, которому стюардесса почему-то по-русски настойчиво предлагает напитки в классической формулировке: "Вы что будете?"
Старик молчит. И мы узнаем, что он потерял во время землетрясения всех близких. Это иллюстрируется разрывающим сердце кадром, когда он долго стоит в проходе и смотрит на пустые кресла, пока в них не начинают проявляться лица его погибших родных. Впрочем, это я рассказываю лучше, чем сцена сделана в фильме: просто вдруг масса японцев в креслах, и старик фотографируется вместе с ними.
Потом видения начинаются у Мераба Нинидзе: в пустом доселе кресле возникает, как всегда, поразительное лицо Чулпан Хаматовой, и по ее щеке скатывается скупая женская слеза. Ясно, что и у героя Нинидзе что-то произошло непоправимое.
Но идет десятая минута, нужно заканчивать, потому что требуется еще время на бесконечно долгие титры, где поименно называется огромная съемочная группа, снимавшая этот телевизионный, по всем признакам, этюд, легкими перстами коснувшийся актуальной трагедии, но ровно ничего существенного нам не предложивший - ни понять, ни почувствовать.
В нашей печати этот фильм уважительно называют проектом и даже стихотворением и утверждают, что это "человеческая история о людях, способных, отбросив цинизм, совершить поступки, которые наши родители назвали бы благородными, не постеснявшись обманчивой архаичности этого слова". Режиссер по поводу этого проекта дает газетам полосные интервью.
На премьеру этой монументальной ленты в Венецию прилетели режиссер, продюсер и практически все актеры. Посмотрели себя и вышли из зала.
А еще говорят, что у нас в кино постоянно не хватает финансирования!
P.S. Помнится, когда-то Феллини снял фильм, ставший переломным для всей кинематографической истории, тоже примерно о том, о чем говорить, когда не о чем говорить. О том, что художник в кризисе и больше не знает, о чем ему снимать кино. Фильм назывался тоже вполне бессмысленно: "Восемь с половиной". Просто потому, что это был восьмой фильм режиссера плюс половина фильма, созданного им совместно с другими режиссерами.
Мир до сих пор помнит это свидетельство творческого кризиса. Оно вошло во все учебники киноинститутов и считается абсолютным шедевром на все времена.
Может, дело не в том, что не о чем говорить. Может, дело в том, что у человека есть за душой. И способен ли он чувствовать.