Поделиться
Я вырос в Грузии. В Тбилиси. Никогда не собирался уезжать оттуда навсегда. Уехал в 1987-м в Ростов учиться, а потом возвращаться в Грузию стало все равно, что возвращаться к бывшей жене, когда та успела обзавестись новым мужем.
Выдавливание русских в Грузии происходило точно так же, как сегодня происходит выдавливание кавказцев из России: все решила истеричная улица, которой позволили обзавестись вожаками.
Большинство интеллигентных грузин во время звиадистских выступлений сконфуженно опускали глаза, разводили руками. "Это дикость какая-то... Вы же понимаете... Мы все равно будем дружить..." Мы всё понимали. И про дикость, и про дружбу. На наших проводах объятия наших грузинских друзей были такими крепкими, такими горькими. Как оказалось, искренние и мудрые слова, сказанные друг другу, теплые чувства, друг к другу испытываемые, не способны остановить натиск малограмотной толпы, услышавшей команду "фас". Я помню эти крики в спину: "Русские туристы", - эти выхваченные в уличных потасовках фингалы. Любви и уважения к Грузии они не перевешивают. Но служат хорошей наукой мне самому - в том, что не допустить такого же торжества ксенофобствующего плебса, русского на этот раз - невозможно, просто оставаясь порядочным человеком.
Интеллигентные лица славянской и кавказской национальностей, которые пытаются спасти страну от ксенофобской эпидемии, свою битву за Кавказ проигрывают вчистую. Во-первых, сопротивление безадресно и по большей части сводится к рассуждениям о дикости ксенофобствующих в узком читающем кругу. Во-вторых, большинство "интернационалистических" высказываний грешат недомолвками, продиктованными соображениями этики и толерантности.
Ксенофобская среда в России успела стать самодостаточной. Солдаты этой армии общаются по большей части друг с другом - на улицах и в чатах, где их, к слову, и окучивают политкураторы, ловко перенаправляющие общий социальный протест в антикавказское русло.
Это важно: ксенофобия стала модной. "Русский. А ты?" Такой плакат в руках коротко стриженных подростков в характерном прикиде работает как тривиальная реклама по продвижению молодежного товара. Призывает присоединяться к группе крутых и клевых. Такое же проявление моды - расистская настенная живопись: "Лезгинка на улице - повод для выстрела", "Черные достали". Я однажды общался с авторами таких рисунков. Чистенькие домашние дети, изо всех сил старавшиеся казаться брутальными терминаторами. Даже послали как-то робко, заикаясь. Они упущены именно потому, что о ксенофобии, о расизме с ними никогда не говорили живым, искренним языком. Никто не пытается в адекватных проблеме масштабах противодействовать молодежному шовинизму, используя тактику противодействия какой-нибудь вредной моде - табакокурению, например. Скажем, посредством антирекламы. В которой еще более крутые и клевые говорят: "Не будь дураком. Не повторяй глупостей". Идешь в "Союзпечать", а там во всех журналах постеры. Костя Цзю, предположим, смотрит в глаза, внизу вопрос: "Я - нерусь?"
Даже если завтра интеллигенты-интернационалисты соберутся наконец заговорить с целевой аудиторией, заставить себя выслушать будет непросто. Где с ними говорить? В Интернете? Редкий интеллектуал способен вести диалог в потоках ожесточенного мата и сокрушительно невежественных утверждениях типа "Кавказ не дал России ничего, кроме головной боли". По себе знаю, попробовал. Хватило ненадолго. Но я для того только и пишу все это, чтобы убедить вас, милые интеллигентные лица все равно какой национальности: говорить нужно именно с ними. Кремлевским кукловодам, почитывающим газеты по долгу службы, все равно ничего не докажешь. А друг другу мы все уже сказали.
Но нужно перетаскивать на свою сторону тех, кто успел заразиться ненавистью, успел соорудить у себя в голове баррикаду. И для того чтобы это сделать, стоит прежде всего отказаться от правил мегатолерантности, которые превращают нас в сюсюкающих сказочников. Нужно перестать умалчивать то, что мы умалчиваем в страхе быть неправильно понятыми. Иначе все останется, как есть: за объяснениями "почему так" голодные до ответов подростки будут обращаться к тем, кто говорит с ними без купюр.
О пресловутой уличной лезгинке в обществе заговорили с подачи ксенофобски настроенной публики. У нас с вами, интеллигентный собрат, не поднялась рука написать об этом первыми. Неловко, глупо подавать плясунов-экстремалов как представителей нации. Даже если они сами себя так подают. Можно, конечно, написать не "кавказские подростки танцуют лезгинку", а "подростки танцуют танцы под этническую музыку". Но ведь это неловко будет читать. Что особенно плохо: для подавляющего большинства народонаселения России, которое с трудом ответит на вопрос, кто такие Гергиев или Гамзатов, именно эти танцующие подростки - представители нации. Гергиев в телевизоре, Гамзатов в библиотеке, Мамардашвили вообще философ. А подросток, который будит среди ночи оглушительной лезгинкой - вот он, под окном. И пенсионерке бабе Любе или внуку ее, пэтэушнику Вове, не важно, что вчера их точно так же разбудил русским шансоном алкоголик Петя с третьего этажа. У бабы Любы и ее внука Вовы нет того, что есть у нас с вами, господа интеллигенты. Нет объединяющего поля высокой русской культуры. Это их проблема, скажете? Нет-нет. Темнота и озлобленность народа - всегда проблема интеллигенции.
Точно так же, как мы молчали о танцевальных шалостях кавказцев, мы молчим о том, что генератором ксенофобии давно стали вполне себе легальные казачьи образования. О том, как с дружбой народов обстоит дело в ОМОНах и прочих спецподразделениях, которые не последнюю скрипку в этой пьесе играют, громко говорить тоже не принято. Или на радио: как только в умную передачу, обсуждающую русский консерватизм или роль декабристов, дозванивается носитель русской идеи - даже из числа связно излагающих, - ведущие весьма оперативно звонок обрывают. А почему бы не пообщаться? Почему бы не поискать слова? При том, что в той же интеллигентной среде ксенофобию принято считать болезнью. Так кто же их будет лечить? Все только и говорят: фу, вы больны, и нажимают "отбой".
Самый ценный урок интернационализма я получил в том же Тбилиси. В нем было совсем немного слов. По крайней мере, печатных. Мне было 14 лет, я сидел в автобусе на конечной остановке. Ко мне прицепилась компания грузинских парней, а просто так, лицо мое не понравилось. То, что я отвечал им по-грузински, проблемы не решало. Они желали выйти со мной из автобуса и поговорить по-мужски. Вмешался грузин лет двадцати: "Что вы к нему пристали?" - "Ты же грузин, - ответили ему. - Чего ж ты против своих прешь?" - "Раз вы грузины, - сказал он, - то и ведите себя, как подобает грузинам". Вскоре язык беседы отдалился от литературных норм, а мой заступник вышел разбираться с гопотой сам. Я даже не успел собраться с духом и выйти ему на помощь: он был так темпераментен, что справился за считаные секунды. Правда, вооружившись булыжником). Такая вот история. А все те красивые, мудрые и трогательные слова, которые я слышал от наших интеллигентных тбилисских друзей, я давным-давно забыл. Подозреваю, что и в памяти парней, которые желали побить меня по национальному признаку, эта история оставила след. Как знать, возможно, помогла изменить свои взгляды.
Надеюсь, что, оказавшись на месте своего тбилисского заступника, я сумею поступить, как он. Когда гопота скажет: "Ты же русский, что же ты против своих прешь?" - я знаю, что им ответить. Надеюсь также, что собственные действия приведут меня туда, где я сумею поступить таким образом. Война за Кавказ идет в умах ожесточенных пэтэушников. Для этих боев необходимо добиваться прямого контакта и отказываться от толерантных недомолвок. Иначе проиграем.