Поделиться
Открытки на День Победы с поздравлением президента России наряду с ветеранами получили и трудармейцы.
Десятки лет об армии, где в годы войны за колючей проволокой трудились тысячи советских немцев, не принято было говорить. А сами трудармейцы считались врагами народа. Через эту школу жизни прошли десятки жителей Советской Татарии. Один из них казанец Владимир Унтербергер. В свои 86 лет он ни на что не жалуется. Говорит, что все удалось. У него хорошая семья, и большую часть жизни он занимался любимым делом. А что касается тех лет, о них ему по-прежнему вспоминать очень тяжело.
Подвела пометка военкома
Накануне войны девятиклассников, среди которых был и Володя, пригласили в военкомат. Когда его спросили, кто он по национальности, юноша смело ответил, что немец. Военком что-то пометил у себя в блокноте.
Когда пришло время получать паспорт, собрался семейный совет, чтобы решить, какую фамилию брать парню - Унтербергер, как у отца, или Семечкин, как у матери и деда, в доме у которого они жили.
- Все дворовые друзья знали меня как Вовку Семечкина, - рассказывает Владимир Львович. - Поэтому когда пришло время получать паспорт, я задумался. Мой младший брат хотел быть Семечкиным, а я решил, что поддержу отца и стану Унтербергером, более того, в графе "Национальность" попрошу записать меня немцем. Но паспортистка случайно ошиблась, и в итоге я стал русским. После войны это меня здорово выручило. Когда всех немцев поставили на учет в МВД, меня в списках не было. Благодаря этой ошибке я смог поступить в медицинский институт.
Однако пометка о национальности осталась в блокноте военкома, и когда в июле 1942 года всем немцам Казани были приказано явиться в школу на Булаке, о Володе Унтербергере не забыли.
Мобилизовали в никуда
- Из всей нашей семьи на собрание пригласили только меня и отца, - вспоминает Владимир Львович. - Зачем, никто не знал. А потом без объяснений всех, кто пришел, отметили и переправили в Зеленодольск, в какую-то закрытую зону. Туда, как выяснилось, свозили всех немцев из Татарии. По соседству с нами за колючей проволокой находились поляки. Я спросил, а к немцам меня зачем, я ведь по паспорту русский. На что мне ответили: "Да, ладно, война идет!"
В Зеленодольске мы провели несколько дней, видимо, еще кого-то ждали, а потом всех погрузили на баржу и повезли в Ульяновск. Никто даже не возмущался, все вели себя очень достойно - здесь в большинстве собрались интеллигентные люди. Конечным пунктом наших скитаний стал совхоз МВД имени Сакко и Ванцетти.
Рядом с фермой стоял лагерь, обнесенный колючей проволокой. Туда-то и отвели всех прибывших. Расселили в землянках по сто человек. Утром и вечером заключенных выстраивали на перекличку. Первое время выводили на работу только под конвоем - к каждой бригаде был приставлен солдат с автоматом и собакой. Все, что собирали трудармейцы на полях, отправляли на фронт. А вот в самом лагере, говорит Владимир Унтербергер, было очень голодно, особенно первое время:
- Спасались картошкой, что оставалась после сбора урожая на полях, или воровали ее. Прятали под одеждой, висевшей на исхудавших телах. После работы нас прощупывали, но мы каждый раз тешили себя надеждой, что всех все равно не проверят. Картошку пекли на трубе, которая тянулась от печки через всю землянку. Те, кто находился ближе к ней, садились есть первыми. Охрана делала вид, что ничего не замечает.
Когда не хватало лошадей, в совхозе запрягали коров, которые не давали молока. Мы и их научились доить. Чего только не сделаешь с голодухи! А однажды прямо около забора упала лошадь. Я уж не знаю, что с ней случилось. Но она нас здорово выручила. Мы по очереди в темноте подползали к ней и отрезали куски мяса. А в это время с вышки стрелял часовой...
Засланные казачки
После Сталинградской битвы в трудармии под Ульяновском стало полегче, охранники несколько ослабили бдительность. Да и бежать было некуда - в городах с питанием стало плохо, а в лагере уже приспособились добывать еду. Кроме того, никто не хотел подвергать опасности своих близких.
А вот провокации в лагере случались. Владимира Львовича все пытал один такой подсадной казачок, за Советскую он власть или против:
- Хорошо, что рядом находился отец, благодаря ему я держался и ни на какие провокации не поддавался. Был еще один странный случай, когда нас испытывали на прочность. Как-то нам с товарищами (нас было трое) пришлось поработать землемерами. Естественно конвой не приставляли, поэтому в поле мы были одни. Работа была в самом разгаре, когда из кустов выскочил какой-то странный мужик неважного вида и спросил у нас, далеко ли до ближайшей деревни? Мы ему показали, куда идти, и он словно испарился. Минут через пятнадцать около нас остановился тарантас с солидным военным. Мужчина хитро так поинтересовался, все ли спокойно, никто не мешает работать? Я сразу же сообразил, что нас проверяют, и первым ответил, вот только что прошел мимо какой-то очень подозрительный тип. Военный попрощался и поехал в сторону деревни.
Валенки "уходили" в Воркуту
Между собой, вспоминает Владимир Львович, трудармейцы ладили. Держались друг друга. Все с присущей немцам аккуратностью поддерживали чистоту в землянках. Только от блох никак избавиться не могли, эти едва заметные насекомые изводили больше, чем конвоиры.
Так как трудармейцам не дали времени собраться, а мобилизовали в той самой одежде, что была на них, в лагере выдали униформу - штаны, телогрейки, зеленого цвета башмаки на деревянной подошве и на зиму валенки. Они, по словам Владимира Унтербергера, пропадали всякий раз, когда кого-нибудь из лагерных этапировали в Воркуту или Сибирь. Было обидно, но все друг друга понимали и прощали. Радовались, что потеряли только валенки...
Пропуск на свободу
Долгое время родные ничего не знали о судьбе Володи и его отца. Когда разрешили писать письма, они немного успокоили оставшуюся в Казани семью. И сами четыре долгих года держались благодаря весточкам от близких.
Родные не сдавались, мать Владимира обращалась во все инстанции, чтобы облегчить жизнь мужу и сыну, но ее услышали только после войны, в 1946 году.
- Мама отправила два письма - одно Лаврентию Берии, другое в Министерство внутренних дел РСФСР, - говорит трудармеец. - Она просила воссоединить семью, рассказала, что муж и сын не могут быть врагами, так как жили под одной крышей с ее отцом, который занимает должность в райкоме партии и является коммунистом с 1917 года. В то время подобный факт в биографии открывал любые двери.
Мы не знали о том, что она хлопотала. Однажды нас вызвали в комендатуру и сказали, что можно ехать в Казань. Таково распоряжение главы Министерства внутренних дел. Отец сдержал эмоции, а у меня началась истерика.
Когда в 2007 году нас собрали в Москве и попросили рассказать о жизни за колючей проволокой, многие вспоминали жуткие истории. А мне и пожаловаться было не на что. Гроза в душе была, да прошла, и я уже давно всех простил.