10.04.2011 23:25
    Поделиться

    Вышли в свет мемуары Виктора Черномырдина

    Вышли в свет мемуары Виктора Степановича Черномырдина
    РИА Новости

    Мы с Евгением Белоглазовым, помощником Ч. В. С., коротали время в гостиной в ожидании хозяина. Уже смеркалось, но зажигать свет почему-то не хотелось. Сама атмосфера в просторной комнате как-то не располагала к яркому свету, в ней было нечто мемориальное: у камина стоял большой портрет статной и спокойной, доброжелательной женщины. Возле него - цветы в напольной вазе. Там и здесь из раннего осеннего повечерья это же округлое женское лицо возникало на фотокарточках всевозможных калибров... Не надо было спрашивать, кто это: она ушла так недавно.

    Мы переговаривались вполголоса, когда я обратил внимание, что в гостиную вошел третий. Тоже как бы размытый полумраком, даже плотная трикотажная толстовка из тех, которые любят русские интеллигенты и большие начальники на покое, не скрывала, как невероятно худ этот человек. Я действительно не сразу понял, кто это тихим, мягким шагом подошел и стал в комнате третьим: у больших начальников на дачах нередко проживают и разные дальние родственники. И только когда он вплотную приблизился к овальному столу, за которым сидели мы с Евгением, и взялся за высокую спинку стула, я догадался, кто это.

    По необычайно ясному и яркому, прямому-таки толстовскому пронзительному взгляду из-под кустистых седых бровей.

    Черномырдин.

    Все мы помним этот взгляд: он иногда останавливал то, что казалось бы, остановить было уже невозможно.

    В рукописи книги, с которой я приехал к нему, есть такой эпизод. Черномырдин мчится по ночной Оренбургской степи к своему только что отстроенному газоперерабатывающему заводу, а над заводом вздымается зловещее зарево. Взрыв. Пожар.

    Представляете, как тогда этот новоиспеченный, едва ли не тридцатилетний, толком пока не "обстрелянный" директор - еще и при отсутствии мобильных телефонов - должен был вглядываться в этот огненный смерч на дальнем горизонте.

    А ведь смерч начала девяностых был еще страшнее и всеобъемлющее.

    ...В его книге есть несколько фотографий, где Ч. В. С. идет в одной шеренге с Алексеем Николаевичем Косыгиным и что-то на ходу поясняет ему. Карточки сделаны на этом же заводе, с которого, по существу, начиналась отечественная газопереработка, и у Черномырдина в руке неизменный противогаз. Косыгин - он в драповом пальто и в знаменитой своей каракулевой шапке- разумеется, без противогаза. А вот Черномырдин, одетый в совершенно непротокольную осеннюю куртенку, неизменно с ним. И противогаз этот, совершенно очевидно, если не приведи Господь, что случится, не для того, чтобы спасаться, а для того, чтобы - спасать.

    Что тоже может быть метафорой: он так и останется в памяти страны как спасатель из девяностых.

    Или политический сталкер.

    Кстати, на этих снимках практически юный еще Черномырдин выглядит гораздо старше своих лет. Напряжение, в том числе и напряжение ответственности, одновременно и прибавляет годы, и, увы, укорачивает их...

    Я приехал, чтобы согласовать редакторские правки. Он принимал их спокойно. В конце делового разговора спросил:

    - Как ты думаешь, нигде тут нет сведения счетов? Я бы этого не хотел...

    Я чистосердечно ответил:

    - Нет, нету. Книга очень доброжелательная и, по-моему, искренняя.

    - Ну, что ж...

    И он надолго задумался, подперев жестко обозначившуюся скулу некогда сильной, а теперь скорбно выхудавшей рукой.

    Он имел право говорить мне "ты": по тем же некогда властным коридорам, по которым в свое, весьма непродолжительное, время довелось пошагать и мне, он ходил на несколько лет раньше меня.

    В общем-то, уже можно было и подниматься. Теперь уже с беспощадной очевидностью видно было, что перед нами тяжело больной человек. И я даже несколько раз предложил:

    - Может, мы пойдем, Виктор Степанович? Вам, наверное, пора отдохнуть...

    - Не торопись! - не меняя позы, после длительной паузы раздельно произнес он.

    Не торопись. Мне показалось, ему действительно не хотелось уходить в ту сумеречную немоту, из которой он так осторожно перед нами появился. Проявился.

    И разговор пошел в другую сторону: несмотря на то, что многие годы мы с ним жили на совершенно разных этажах, у нас оказалось немало общих знакомых и даже друзей.

    Вспомнили о них. Вспомнили и о больших начальниках, тем более что некоторые из них были у нас одни и те же. Вспомнили и о далеком. Я спросил его о Косыгине.

    Оказывается, в один из приездов Алексей Николаевич строго вопрошал у шагавшего рядом Черномырдина:

    - А ты вообще-то знакомился с западным опытом газопереработки? Бывал на заводах Америки, Канады?

    Черномырдин молчал.

    - Бывал? - еще строже взглянул на будущего премьера суровый действующий премьер.

    Ч. В. С. еще несокрушимее уставился в союзки своих ботинок. Косыгин сурово обернулся к шедшему сзади за плечом легендарному министру нефтегазопереработки С. А. Оруджеву.

    -А-ф-фармляется! - нашёлся тот.

    Косыгин скупо улыбнулся. Он, конечно, понял все: Ч. В. С. ещё вообще ни в какую "заграницу" не выезжал. Рассказывая нам, он так вкусно воспроизвел это лукавое кавказско-азербайджанское "а-ф-фармляется", что мы с Евгением невольно рассмеялись. Засмеялся и Виктор Степанович. И лицо его сразу преобразилось, болезнь на мгновение исчезла с него.

    Я предложил вставить этот кусочек в книгу, и предложение тоже было принято.

    Теперь уж точно пора и честь знать, уходить. Я уже было приподнялся, но Ч. В. С. взыскательно спросил:

    - У нас какое число?

    - Первое октября, - быстрее меня сообразил Евгений.

    - То-то же. Мне сказали, что сегодня вашему издательству "Художественная литература" восемьдесят лет...

    - Да, - подтвердил я. И напомнил, как когда-то, в самые тяжкие девяностые, Ч. В. С. помог "Воскресенью", в котором я тогда работал, издать полного, двадцатишеститомного Пушкина.

    - И что? - все так же сурово... -Так, что ли, и разойдемся?

    И он нажал принесенную с собой кнопочку.

    Я-то считал, что это кнопка-напоминание о приеме лекарств, но пришла сестра-хозяйка в белоснежном чепце.

    - Принеси! - велел ей Виктор Степанович. - И не забудь капусту.

    Ему принесли бокал красного вина, а нам с Евгением, сами понимаете, что.

    Среди нехитрой снеди на столе действительно появилась и квашеная капуста.

    - Попробуй, - пододвинул ее ко мне Ч. В. С., - по моему рецепту сделана. Только сегодня открыли бочонок.

    Я сказал, что и у нас в издательстве это дежурное и самое популярное блюдо.

    Капуста была отменной. Кислое прекрасно сочеталось с горьким. Ч. В. С. велел включить свет.

    - Ну, что же: с восьмидесятилетием! Передай привет коллективу. Выйдет сигнальный экземпляр, зовите. Приеду.

    И он приподнял бокал. Мы негромко чокнулись. Ч. В. С. сделал вид, что тоже пригубил.

    Нам же пригубливать было не по чину. Эх, горькая. Как горькая печаль.

    Помянули и Валентину Федоровну.

    И пил солдат из медной кружки вино с печалью пополам.

    После Евгений Васильевич куда-то на минуту отлучился, а Ч. В. С. решил проводить меня до улицы. Мы осторожно спускались по ступенькам в холл, и я чуть приобнял его:

    - Не стоит на улицу, Виктор Степанович...

    Он ответил мне, как будто разговаривал сам с собой:

    - Мне сегодня откачивали жидкость из лёгких...

    И недоговорил, но я и так все понял - не первый год замужем.

    Мы потихоньку обнялись в холле и в холле же простились. Как выяснилось, навсегда. 3 ноября Ч. В. С. не стало.

    И пил солдат из медной кружки вино с печалью пополам.

    ...Я обратил внимание, что на одном из пристенков гостиной стояла маленькая и очень старая пишущая машинка. На таких я сам когда-то стучал в районных редакциях. Во время нашей почти двухчасовой беседы все порывался спросить у него, что же это за машинка, чья, для чего, да так и не собрался.

    И первую книгу воспоминаний, неформальное, человечное вступительное слово к которой написал еще один премьер, сегодняшний, Виктор Степанович также посвятил своей супруге, которую пережил так ненадолго.

    Поделиться