Поделиться
В давнишней картине Александра Сокурова "Мать и сын" есть фраза "Что ты смотришь наверх? Там ничего нет". Дьявол среди нас. Об этом один из самых ожидаемых российских авторских фильмов - "Фауст". Дьявол превратился в Ростовщика - его сыграл лидер пластического театра DEREVO Антон Адасинский.
Российская газета: Вас прежде никогда не звали в большое кино?
Антон Адасинский: Я мог сыграть Румату у Германа в "Трудно быть богом". Но ради этого я должен был бросить театр на несколько лет, а это условие абсолютно невыполнимо. А вот с "Фаустом", который для многих людей просто Библия, мне повезло.
Потом уже узнал, что, оказывается, Сокуров давно интересовался моими работами в DEREVO, видел десять лет назад и моего Дроссельмейера в "Щелкунчике" Шемякина. И однажды после моих импровизаций "Евангелие от Антона" в актерском клубе "Антресоль" пришел ко мне в гримерную и сказал: "У меня есть одна интересная работа, давайте сделаем фотопробу". Тогда он не сказал, что за роль, но я каким-то образом знал, что это будет Мефистофель. Потому что дьявольщинка, в хорошем смысле, во всех спектаклях DEREVO есть. Но вдруг выяснилось, что Сокурову нужно вовсе не "дьявольское".
РГ: Как заметил Юрий Арабов, постоянный сценарист Сокурова, "Фауст" - картина о том, что современный человек существует в разорванных связях с метафизикой, не верит ни в Бога, ни в дьявола. И функции дьявола переносятся на самого человека.
Адасинский: Да, Сокуров увидел Мефистофеля в Ростовщике, в котором закодировал взаимоотношения людей и вещей, людей и собственности, обмен вещей на жизнь, обмен ценностей на ценности. Поэтому, кстати, Сокуров действие перенес в ХIХ век - чтобы история Фауста была ближе нам.
Самое же удивительное было то, каким Сокуров увидел этого Ростовщика. Неподвижным, огромным, похожим на студень. От меня в нем не осталось ничего: ни в лице, ни в фигуре, ни в костюме. То, чем я занимался двадцать пять лет, Александру Николаевичу не понадобилось вовсе. Более того, он запрещал мне танцевать, даже по ночам в гостиничном номере, чтобы никакой физики не проявлялось на экране. "Просто надевай костюм и в нем тихо живи", - говорил он мне. Но я не могу не заниматься. Поэтому тайно, ночью, убегал танцевать.
РГ: Куда?
Адасинский: В маленькой деревушке Точник были выстроены декорации - огромный средневековый замок. Казалось бы, это не настоящий замок, но он был полон странных звуков, шумов, песен. И там я танцевал в любимом костюме - черном женском платье... Как-то утром я возвращался через поле в отель, громко зубря немецкий текст для роли. И вдруг увидел Пугало. Бесприютное и одинокое. С ведром на голове, облепленное спящими птицами. Пугало будто защищало их.
Я стоял в черном длинном платье со старинным зонтиком в руке - наполовину Ростовщик - и смотрел на эту картину. А потом в голове закружились метафоры: крест, спящие птицы, любовь, его невозможность оторваться от своего места. Так родился спектакль "Мефисто Вальс", премьеру которого я покажу в Петербурге 22 и 23 марта. Название - из ассоциации с одноименной композицией Ференца Листа. Получилась удивительно легкая работа - о людях, которые не боятся быть пугалом. И об огромных черных птицах, которым на воле весело живется.
РГ: Для меня всегда было загадкой, что является толчком к рождению ваших странных фантазийных спектаклей.
Адасинский: Толчков-то много вокруг нас. А я, как приемник, настроен на прием таких толчков, ритмов, вибраций, того, что воздействует на визуальный образ, на тело. Сижу себе спокойно и жду, ловлю. Иногда источником спектакля становятся сны.
Мы работаем интуитивно. Однажды захотелось сделать спектакль La Divina Commedia. Именно так, с итальянским названием. Никто из нас по-итальянски не говорил, и историю Италии, а тем более Данте, не знает настолько хорошо, чтобы об этом серьезно говорить. И тем не менее мы жили в Италии два года, там происходили встречи, какие-то странные события. И в результате возникали метафоры, фантазии, пластические импровизации. Из этой плазмы родился спектакль. А источником идей для рождения "Острова" явился элемент воды, океан с разноцветными рыбами, грохотом волн, нежными звуками, с выброшенными на берег предметами.
РГ: Это сродни поискам средневекового алхимика.
Адасинский: Есть масса путей выхода в другие миры, включая наркотики, алкоголь. Но человека можно загипнотизировать визуальными вещами. Я занимался подобными упражнениями, в том числе и зеркалом. Проще некуда - ставишь зеркало, зажигаешь свечку. И во тьме, долго всматриваясь в зеркало, можно увидеть себя и моложе, и взрослей, и вообще не себя. Но для этих упражнений нужен внутренний покой.
РГ: Да, но сегодня многие символы уже попросту не считываются. Сейчас их необходимо переводить в слова.
Адасинский: Да, говорят очень много - общаются без остановки, рассказывают все, что можно и нельзя. А коды, да, утрачены. Мы с Ежи Гротовским, великим польским режиссером, как-то до ночи обсуждали важную для нас тему, что невозможно контролировать происходящее внутри человека, когда он видит бессловесный, физический театр. Хотя бы потому, что один зритель смотрит на лицо актера, другой - на ноги, третий - на пальцы, а четвертый просто медитирует. Гротовский в своей "подпольной" лаборатории стремился понять, можно ли точно транслировать в зал метафору. Чтобы полторы - две тысячи душ почувствовали именно то, что чувствует актер на сцене. Без слов. Наблюдая только его тело. Я продолжаю это искать.