Война оборвала детство и лишила дома. Но она оказалась бессильной перед первой любовью четырнадцатилетнего мальчишки.
Отголосок
Вижу я лестницы
школьной ступени.
И в окруженье подружек на ней
Ты, героиня моих сновидений,
Ты, собеседница музы моей.
Книжные странствия
в зное пампасов,
Свайные хижины папуасов,
Пальмы, пираты, индейцы,
ковбои -
Все заслонилось тобою.
Мы не бывали наедине,
Ты и вблизи оставалась мечтою,
И мне казалось, что я не стою
Даже того, чтоб ты
снилась мне.
На вечере школьном,
не зная покоя,
Глаза проглядев, я тебя находил.
Всю школу хотел я
наполнить собою,
Толкался, дурачился,
пел и шутил.
Как я хотел ничего не скрывать
И, не стыдясь своих рук
неуклюжих,
Вырвать тебя из толпы
подружек,
Вызвать на танец
и другом назвать.
Алые бабочки - ленты на косах,
Милого голоса сдержанный тон.
Так вот всю жизнь и живет
отголосок
Этих времен.
Валентин Берестов
Ташкент, март 1943 года
Волна эвакуации забросила Берестовых из Калуги в Ташкент. Мама устроилась работать на фабрику и получила комнату в глинобитном домике на окраине. В углу комнаты была брошенная нора какого-то зверя, и там Валя сделал тайник для своих первых рукописей.
Никогда он не будет писать так печально и строго, как в 1942 году:
В такие дни природа красотою
Не погрузит в лирические сны.
Закат, горя каймою золотою,
Напомнит кровь
и зарево войны...
Никогда, никогда поэт не будет таким взрослым, каким был в Ташкенте в 14 лет. "За четыре месяца 1942 года я из мальчишки превратился в маленького старика..."
И так было не только с Валей Берестовым. Война своей взрывной волной вырвала мальчишек из материнских рук и уютных дворов, и это потрясение сделало их людьми какой-то особенной душевной организации. Именно из этого поколения подростков войны вышли писатели и поэты с тончайшим чувством слова. В 1942 году они были в чем-то взрослее взрослых. Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой и старший товарищ Вали Берестова по Ташкенту, писал в августе 1942 года: "У меня окончательно оформилась нелюбовь к молодежи..." И это пишет 17-летний юноша. Вскоре его призовут на фронт.
Валя Берестов на три года младше, он еще "маленький" и не подходит для войны. Кроме того, от голода мальчишка почти ослеп. Очки было взять негде, и Валя ходил как в тумане, шаркал башмаками из брезента и грезил о своей первой любви - еще довоенной, калужской.
Однажды в очереди за хлебом Валя упал в обморок. После этого, в больнице, и родились первые строки стихотворения "Отголосок":
Вижу я лестницы школьной
ступени.
И в окруженье подружек на ней
Ты, героиня моих сновидений,
Ты, собеседница музы моей...
В мае 1942 года судьба подарила подростку спасительную встречу с Корнеем Ивановичем Чуковским. Тот позднее вспоминал: "В Ташкенте, под весенним дождем я познакомился с исхудалым и болезненным мальчиком, который протянул мне тетрадку своих полудетских стихов..."
Чуковский тут же сердцем понял, что юного поэта, прежде чем наставлять, надо спасать. Корней Иванович добился для истощенного мальчика путевки в санаторий. Во Дворце пионеров попросил, чтобы Валю взяли в литературный кружок. Отдал его стихи на радио, и уже через несколько дней они прозвучали. Оформил пропуск в фундаментальную университетскую библиотеку. Написал ходатайство в Комиссию помощи эвакуированным детям: "Этот 14-летний хилый подросток обладает талантом огромного диапазона... Его стихи классичны в лучшем смысле этого слова... Его нравственный облик внушает уважение всем, кто соприкасается с ним".
...Много-много лет спустя к поэту вновь нахлынет память о первой любви - той давней, довоенной, калужской. Эти стихи датированы зимой 1981 года, они так и называются: "Из стихов о первой любви".
Любовь начиналась
обманом сплошным.
Бежал я из школы
двором проходным
И вновь на углу
появлялся, краснея,
Чтоб как бы нечаянно
встретиться с нею.
И, всё понимая,
чуть-чуть смущена,
Моим объясненьям
внимала она:
Мол, с кем-то из здешних
мне встретиться надо.
О белый беретик
во мгле снегопада!
И снова дворами
я мчался сквозь мглу,
И ей попадался
на каждом углу,
И, встретившись, снова
навстречу бежал...
Вот так я впервые
её провожал.