Поделиться
Олег Гаркуша - странная личность. Будучи признанной "легендой русского рока", он не играет на музыкальных инструментах, да и петь-то, по большому счету, не умеет. Пишет стихи, но не считает себя поэтом. Снялся в полутора десятках фильмов, но совсем не актер. В прессе его обычно называют шоуменом, хотя это тоже не то, не то… Если спросить об этом самого Гаркушу, он только отмахнется: "Да называйте, как хотите".
Разменявший полтинник Олег Гаркуша по-прежнему поражает сумасшедшей буффонадой на концертах "АукцЫона" и носит потертую кожаную куртку, купленную пятнадцать лет назад. А еще отказывается пользоваться компьютером и совершенно серьезно рассуждает на тему того, что современной музыке не хватает цензуры.
Российская газета: Олег, вас не смущает, когда довольно взрослые люди говорят: "Ах, Гаркуша, мы выросли на вашей музыке"?
Олег Гаркуша: Очень смущает. И особенно - когда взрослые. Порой такие, которым на вид лет шестьдесят, серьезные, на значимых постах. Это, конечно, жутко приятно. Приятно и жутко. Я вот все думаю, пятьдесят - это много или мало? С одной стороны у меня волосы дыбом встают - ого, полтинник! С другой - ну и что, будет и шестьдесят, и семьдесят. Остановить время я все равно не могу, зато могу сохранить свою интересность, забавность, необычность.
РГ: Вы впервые появились на экране 25 лет назад в фильме "Взломщик", и потом снимались в эпизодах довольно часто. Знаю, что одна из последний ролей - Хармс в фильме Хржановского "Дау"…
Гаркуша: Фильм, правда, еще не вышел и, сдается мне, еще не скоро выйдет. Уж очень долго он снимается. Я сыграл персонажа, который как бы Хармс. Я иду по набережной реки Фонтанки, а мне навстречу - главный герой, физик Лев Ландау. Вокруг очень много народу, и там у нас с ним происходит какой-то самопроизвольный танец.
РГ: Даже слов нет?
Гаркуша: Нет. А я как ни странно, не люблю со словами сниматься и всем режиссерам сразу говорю: лучше без слов. У меня, во-первых, память плохая, а во-вторых, мне слова мешают. Ну вот в последнем фильме было. Я, казалось бы, все выучил, но включается мотор - и у меня первое слово куда-то исчезает. А потом второе. Ничего сложного, в принципе, нет, но слова сковывают.
Последний фильм - это картина под рабочим названием "Суходол" по Ивану Бунину. Продюсер - Алексей Учитель, режиссер - Александра Стреляная. Про русского мужика, который бедную барышню совратил, и все у нее стало печально и плохо. Роль эпизодическая, но со словами, с достаточно большим появлением и важная по значимости. Мне было очень интересно: все-таки это классика, да и роль такая для меня необычная - мужика с бородой.
Я тут посчитал - набралось уже четырнадцать фильмов, в которых я снимался. Для профессионального актера, может, и немного. Но я же не актер. Я и не музыкант. И не поэт.
РГ: А кто?
Гаркуша: А не знаю. Ну вот у зарубежных коллективов есть такое понятие - фронтмен. Человек, на которого все смотрят, который становится центром некого действия. Я даже не могу внятно озвучить ситуацию по поводу моего поведения и значимости в группе. Ну так получилось…
РГ: Беседы с петербургскими музыкантами вашего поколения редко обходятся без ностальгии о "Сайгоне". Но, наверное, сейчас он был бы невозможен?
Гаркуша: Наверное, нет. Сейчас ведь разных кафе - как грязи, проблем с тем, где собраться, не существует. Да нынешним музыкантам это не очень-то и нужно. Вот я наблюдаю за группами, которые играют на моем фестивале "Гаркундель". Приходят за пять минут до концерта, выступают и сразу уходят, не вступая в общение друг с другом. Скорее всего - домой к компьютеру.
Я лично его сознательно избегаю. А что вы удивляетесь? У Миши Борзыкина, например, нет мобильного телефона - и ничего. Раньше же мы как-то справлялись. Были телефоны-автоматы, и стояли они далеко не у каждого дома, чтобы позвонить, надо было добыть две копейки, и найти автомат не испорченный и не с оторванной трубкой. Однако мы как-то общались, договаривались о встречах и, если надо, ждали друг друга по полтора часа, звонить в другие города ходили на телеграф, и все были счастливы.
А в "Сайгоне", помнится, такой смешной момент был. На Невском проспекте нам запрещали стоять (могли забрать в милицию, да и забирали порой по несколько раз в день), а за углом, на Владимирском - тоже нежелательно, конечно, но ладно уже, можно. Потому что по Невскому ходят туристы, а за угол они, может, и не завернут. Вот смехотура, да?
РГ: Вы об этом вспоминаете почти с нежностью. Хотя чего хорошего-то - по несколько раз в день в милицию забирали?
Гаркуша: Так ведь не было никакого насилия, ноги не ломали, руки не вывихивали. Просто шла некая борьба с ветряными мельницами. С их стороны. Мы-то ни с кем не боролись.
Меня однажды даже пытались стукачом сделать. Пришел товарищ в кинотеатр, где я работал киномехаником, принес мое личное дело - толстое такое - и вырезку из английского журнала с моей фотографией. Начал задавать вопросы: "А, может, вы нам о том расскажете или об этом? А, может, вам билеты в рок-клуб нужны?".
"Очень хорошо, - говорю. - Мне нужны билеты в рок-клуб, мне их всегда не хватает". И они мне действительно давали билеты пару раз. Я их девчонкам раздавал, девчонки мне - сами понимаете что. Удобно. Каждый раз спрашивали: "У вас есть информация?". Я рапортовал: "Пока нет, ждите"... В конце концов, наверное, решили не связываться с дурачком.
Такие вот были времена. Хорошие…
РГ: Может, скажете, что и цензура - это было хорошо? Литовка текстов, худсоветы - помните?
Гаркуша: Да, тексты надо было литовать. Сочиняешь песню, печатаешь ее одним пальцем на машинке, потом несешь этот текст в Ленинградский межсоюзный дом самодеятельного творчества. Там его проверяют кураторы и передают директору дома. Она еще раз проверяет, нет ли там чего-нибудь антисоветсткого, и подписывает. Так вот, если ты споешь песню, которая не залитована, тебе не разрешают выступать в течение года-двух.
РГ: Как же "АукцЫону" удавалось залитовать его странные тексты?
Гаркуша: В том-то и дело, у нас настолько идиотские песни, что в них ничего не могли разобрать: "Книга учета жизни", "Он идет к своей волчице"… У нас была только одна рекомендация - не петь "Деньги - это бумага". Я, правда, не помню, пели мы ее или нет. Но в любом случае с нами ничего не сделали.
А цензура современной музыке нужна, да. Я не ханжа, но есть такое слово - распоясались. Дело не только в фривольных выражениях, но в пошлости и даже гадости! Так называемая текстовая часть иногда просто убивает. Да и мелодичная тоже. В худсоветах, конечно, там собирались люди отнюдь не юного возраста, но профессионалы. Послушайте песни, написанные в шестидесятых-семидесятых годах. Многие из них покажутся наивными, но там хорошие, добрые слова и качественная музыка.
РГ: Вы бы смогли взять на себя роль такого цензора?
Гаркуша: Я, в принципе, и являюсь членом худсовета на фестивале "Окна открой". Мы придирчиво отбираем коллективы, и у нас никогда не появятся группы с нацистским или откровенно матерным содержанием песен.
А в Ленинградском рок-клубе знаете, какое правило было, говорящее о качестве музыки? Если в буфете пусто - значит, группа хорошая, а если много народа - плохая, все ушли из зала.
А еще были собрания, на которые надо было приходить раз в неделю, по субботам. Оглашали список, начиная с "а": "Аквариум", "АукцЫон" (то, что мы шли за "Аквариумом", тогда нам было особенно приятно)… Представитель коллектива вставал: "Я". Его отмечали. И если ты пропускал собрания, то могли поставить на вид и даже выгнать из рок-клуба. И тогда уже ты нигде не мог играть. А это серьезно. Например, за участие в фестивалях борьба шла нешуточная - это вопрос статуса.
РГ: Сейчас все проще...
Гаркуша: Ну что вы! Сейчас намного сложнее. Для того, чтобы пробиться на какой-нибудь фестиваль, надо быть действительно талантливым. Вот мы на "Окна открой" просматриваем коллективы - где-то около трехсот живьем. И, может, пяток из них более-менее годятся.
Да и в рок-клубе, вы думаете, все группы были классными? Нет, коллективов было очень много, а выделялись пять-десять, которые и сейчас остались. Кто-то очень медийный - "Алиса", "ДДТ", - а кто-то менее заметен - например, "Телевизор". "АукцЫон" тоже не все знают.
РГ: Может, потому что вы избегаете больших площадок?
Гаркуша: Я считаю, что большие площадки очень сильно ломают музыкантов. Они привыкают к стадионам, но в жизни ведь всякое бывает - народ теряет интерес, переходит к другим коллективам. Мы же, как правило, работаем в залах на тысячу-полторы человек. В маленьких клубах мне тоже очень нравится.
Хотя я в прошлом году вел концерт в Самаре "Рок над Волгой". Меня там впечатлили три вещи. Первое - то, что там было 250 тысяч человек. Второе - то, что я вел концерт вместе с артистами Дюжевым и Хабенским. Третье - то, что я представлял группу "Deep Purple".
Ведь когда-то мы все слушали их на катушках, разглядывали плохо перепечатанные фотографии. А тут я выхожу на сцену и их объявляю… Ну вы понимаете мое состояние, это сильно очень!
Или вот когда мы были на гастролях в Париже, к нам специально приехал из Лондона брать интервью Сева Новгородцев. Сам Новгородцев! К нам! Ты не то чтобы молился на этого человека, но уважал безмерно. И тут хоп - он в твоей жизни появляется совсем рядом. Ощущение совершенно необъяснимое! Никто не знает, что с нами будет через несколько лет, да что там - даже через полчаса. И это замечательно.
РГ: А если через несколько лет кому-нибудь придет в голову поставить группе "АукцЫон" и Олегу Гаркуше памятник. Каким он мог бы быть?
Гаркуша: О, не знаю… Я, конечно, не собираюсь сравнивать себя с академиком Сахаровым, мы совершенно разные фигуры, но мне многие говорили, что памятник ему (тот что у СПбГУ) - это один в один я. И действительно, вот эта скукоженность, неказистость - все очень мое.
Но кто же поставит Гаркуше памятник, о чем вы говорите? Цою не могут поставить! Хорошая, кстати, идея, но вот если бы еще там сделать плиту с именами не менее значимых ушедших из жизни музыкантов - было бы вообще супер. Или, по крайней мере, повесить мемориальную доску на рок-клубе. Я бы с удовольствием поддержал такую инициативу.
А еще у меня есть огромадная розовая мечта, чтобы мне город наконец-то дал помещение для фонда помощи молодым музыкантам "Гаркундель". Уже лет десять процесс тянется… Надеюсь, на полтинник мне все-таки сделают такой подарок.