Поделиться
Спектаклем "Вечеринка на кладбище", показанном в рамках фестиваля "Сезон Станиславского", знаменитый рижанин Алвис Херманис завершает, по его же словам, свой латышский цикл - целую серию спектаклей, в разных ракурсах рассматривающих сюжет национальной идентичности, стереотипов и мифов, которыми полна любая культура.
Если это и в самом деле конец сюжета, то лучшего места, чем кладбище, для него не придумать. Выбрав в качестве темы латышскую традицию весело и празднично провожать покойников, Херманис в полной мере воплотил амбивалентность, двойственность своего артистического проекта, полного, с одно стороны, тоски по утраченной утопии коллективного счастья, а с другой - мрачноватой иронии и скепсиса по отношению к любой утопии.
Долго примирять два этих состояния было трудно. Потому "Вечеринки" вышли на редкость аскетичными. "Документальная" стихия, захлестнувшая весь современный театр, так тонко и разнообразно проявившаяся в спектаклях Херманиса "Долгая жизнь", "Латышская любовь", "Звук тишины", "Марта с голубой горы", здесь точно истощилась, представ в своем самом чистом виде. Фотограф Мартинс Граудс провел много времени на кладбищах, фотографируя латышские поминовения во всем их разнообразии. Его фотографии, веселые, абсурдные, печальные и не очень, комментируют, сидя строго в один ряд, актеры, которые на этот раз предстают как музыканты похоронного духового оркестра.
Стоит сказать читателю, что Латвия обладает одной из самых древних языческих традиций - коллективно поминать покойников едой, питьем, песнями и танцами. В этом смысле она совсем не похожа на День Всех Святых, который в католической традиции приходится на 1 ноября и по-разному называется у разных народов - "Дяды" у поляков, "Душечки" - у чехов и словаков. Наша Вселенская родительская суббота тоже примыкает к этому дню, традиционно отмечаясь в последнюю субботу октября. Кажется, что только американцы попытались отнестись к этому дню со всей карнавальной амбивалентностью, превратив поминание усопших в карнавальный разгул Хеллоуина. Но Херманис уподобил толпы танцующих, поющих, едящих и пьющих людей на латвийских кладбищах знаменитому мексиканскому дню поминовения, чьей неотъемлемой частью тоже является карнавал.
В его полном меланхолии спектакле собственно театр изъят из обращения, его место занимают скромные анонимные рассказчики на стульях, а главное внимание фиксируется на огромных фотографиях кладбищенских праздников, текущих одна за другой как нескончаемое слайд-шоу. Сама ситуация - встречи людей перед лицом смерти - примиряет их с идеей быстротекущего времени. Кажется, что эта традиция, как ее запомнил и полюбил Херманис, ушла вместе с советской властью и независимостью - горькие слова воспоминаний звучат недвусмысленно, но нет в них уже ни политической остроты, ни тремоло.
Иосифу Бродскому с его культом меланхолии и монотонности, возможно, понравился бы этот спектакль. Московскую же публику "Сезонов Станиславского" он, кажется, оставил равнодушной, не удовлетворив ее ни с точки зрения театральной изощренности, ни по части эмоций. Только что показав спектакль Херманиса "Соня", а также шедевр Някрошюса "Отелло", фестиваль "Сезоны Станиславского", кажется, захотел взглянуть на другую крайность балтийского театра - лишенную всяких эмоций меланхолическую аскезу. Что ж - контраст оказался разительным, и в этом смысле замысел устроителей оправдался.