Поделиться
Получить для публикации рукопись Солженицына, и во что бы то ни стало. Такое задание от редакции в 1990-м было весьма необычно.
Лето 1990-го. Париж сонный, как всегда в августе, пустой, с разъехавшимися коренными обитателями. По улицам бродят лишь подвыпившие туристы-скандинавы да всегда заполоняющие в это время французскую столицу ничего не понимающие крохотули-японцы. Машину припарковать можно даже в центре.
И среди этой праздной расхлябанности, летнего зноя, няньчанья годовалого сына нежданное задание прямо от главного редактора смелой в ту пору молодежной газеты. Связаться с Никитой Струве, известным славистом, профессором Сорбонны и издателем жутко опального Солженицына. Встретиться и убедить Струве, доверенное лицо Александра Исаевича, передать рукопись статьи, посвященной будущему нашей державы, нам и только нам.
Достать во что бы то ни стало
Сегодня это - естественное и понятное желание первыми опубликовать классика. А тогда, в начале 1990-х, - слом эпох. Перестройка. Михаил Сергеевич Горбачев, один и почти без охраны бесстрашно бродящий по Пляс де ля Республик с Раисой Максимовной и чуть не сметенный толпой французских фотографов. Чувство ожидания и предвкушения каких-то, знать бы каких, перемен. Не понятно, что уже можно, а чего еще - или совсем никогда - нельзя. Суровое посольство СССР в бункере на бульваре Ланн с собственными твердыми мидовскими взглядами на перемены.
А тут: достать рукопись статьи, в которой изгнанник из Вермонта излагает личные взгляды на обу стройство страны. И здесь не обойтись без крошечной ремарки. Не рвусь в союзники, в попутчики, в смельчаки и уж тем более в солженицеведы. Тем более что не попадаю ни под один из четырех этих пунктов. Но годы наши берут и, к сожалению, уже почти взяли свое, иногда до боли кажется, будто окончательно. И потому не хочу, чтобы эта история засела во мне и осталась лишь в моей памяти. Ведь свое собственное достояние должно или может быть у каждого. Пусть это будет частично и моим тоже.
Александр Исаевич издавался в "ИМКА-Пресс". Руководил издательством Никита Алексеевич Струве. Как привычно и буднично звучит. А знаете, чем тогда были для вымотанной советской власти все ИМКА и прочие, печатавшие высланных и выехавших? Как жестко с ними боролись? И как боролись они? За провезенный в Москву солженицынский фолиант реально светило превратиться в классического невыездного. Некоторые и превращались.
Нам, собственным корреспондентам больших газет за границей, некоторые эти зарубежные издательства присылали свои книги на русском, которые мы по общепринятому, безоговорочному, должны были сдавать в посольство. Однако уже не сдавали. У меня они, спасибо тогдашним вымышленным идеологическим противникам, до сих пор на полках. Правда, распался Союз, ушел Горби, и тут же деньги на нас тратить перестали, книжный поток иссяк.
Перемены - переменами, но чтобы встречаться, разговаривать с теми, кто шел поперек и против. Да еще недавно мы, собкоры, получали из родных редакций тяжкие приказы хулить выигравшего Нобелевскую Иосифа Бродского. Вспомнили, поняли, какие были времена и нравы и что значила встреча с главой издательского дома Никитой Струве?
И вот поездка в пятый район Парижа, где на тесной улочке де ля Монтань Сент-Женевьев, дом вроде бы 11, и сам главный издатель Никита Струве, и книжный магазин. Он пуст и полон. Народу летом, да и не только, совсем мало, да вообще никого. Зато великолепных, прекрасных книг "ИМКА-Пресс" на стеллажах - прямо русское раздолье. Прекрасный Солженицын - "Август четырнадцатого", "Архипелаг ГУЛАГ"... И угнетающее, непривычное для нас, русских книгочеев, людское безлюдье. Хотя к нему я за годы "там" привык. Помню, как торопился на встречу с читателями, а потом даже не матерился, а чуть не плакал классик Виктор Астафьев. На премьеру его книги в просоветский магазин советской книги на улице Бюси пришла такая жалкая и случайная горсточка. Как неловко было, когда спрашивали, не пишет ли он сказок, надо бы для внучки. Как трогательно и подробно подписывал Астафьев купленные книги нам, отмечая крестиками то, что больше всего нравилось ему самому и что рекомендовал прочитать в первую очередь: "Вот это, глянь, уважь старого солдатика, вы же здесь такие занятые"...
А Солженицын во Франции был известен. И встречавший меня Струве с понятной мне гордостью говорил, что "первый тираж "Архипелага" был исключительно высок для всей эмиграции - 50 тысяч экземпляров".
Мы разговорились, и Никита Алексеевич, разглядев мою карточку, тихо, полагая, незаметно для меня, удивился. Вроде как вскользь спросил, слышал ли я, что такое земство. Как не знать, если один из моих коренных, ближайших и был в относительно далекие времена среди его парижских руководителей. Я честно, но без подробностей признался, что про земства слышал, и хорошо. Вообще фамилия моя, понятное дело, коверкаемая за границей как только можно, а в Иране, где нет буквы типа нашего "о", вообще была непроизносимой, во Франции открывала многие эмигрантские двери. Тут нет моей заслуги, одна лишь грусть, что в моем роду отец был красный командир, а его брат штабс-капитан Его Величества императорского полка жил в эмиграции.
И, простите, что так много о себе. Иначе сложно понять, почему, с моей точки зрения, сложилось. Но здесь, в данном и конкретном случае, по-моему, помогло стечение обстоятельств. Мы разговорились. Беседа потекла как-то, если не полегче, то без возникшего в первые минуты напряга.
Тайны типографии
Струве, и вынянчивший это издательство, был вежлив. Даже мне стало понятно, почему Александр Исаевич с ним сошелся. Никита Алексеевич, родившийся на чужбине и чувствовавший могучий русский так, как хорошо бы и нам с вами, почуял в Солженицыне силу.
"После 1970-го (цитирую по своей статье. - Н.Д.) пришла пора более ответственных публикаций. В 1973-м нам было поручено издание "Архипелага ГУЛАГ", - неторопливо рассказывал Струве. - Он вышел в последних числах декабря семьдесят третьего, за чем последовала высылка Солженицына из СССР. Издание "ГУЛАГА" было мировым событием. Горжусь, что сделали его таковым тут, в Париже, и мы... Я сам вычитывал корректуру: все должно было быть крайне секретно... Могли выкрасть рукопись, оказать давление, оболгать, сделать что угодно... Сразу после 40-х годов людей выкрадывали, а потом выкрадывались рукописи... Потому издание всей книги и должно было быть секретно. Три, нет, четыре человека находились в курсе того, что печатается "Архипелаг ГУЛАГ". Зато весь мир книгу принял", - заключил Струве.
Набирали рукопись "Архипелага" в типографии Леонида Лифаря. Тут я вздрогнул. Бывают же в жизни совпадения. Брат хозяина типографии знаменитый французский танцовщик русского происхождения Серж Лифарь был знакомым нашей семьи. При желании мог бы показать Струве даже фото, где Серж Лифарь, Галина Сергеевна Уланова и глава нашего семейства веселятся чему-то вместе на балетном конкурсе в Варне. Но было бы слишком много совпадений, получился бы перебор. О Серже Лифаре я промолчал.
А по мнению Струве, после издания "Архипелага" Запад поверил Солженицыну. Многие писали правду и до того, рубали и резче Александра Исаевича. Но все это тонуло и, громыхнув хорошо поставленной пресс-конференцией и тонной рецензий, глохло, растворялось в мирских заботах. Лишь гений Александра Исаевича заставил понять, что происходило за занавесом, и сделать выводы.
Просьбу передать рукопись Никита Алексеевич принял. Поведал мне, что писатель, живущий в Вермонте, к телефону не подходит, "может быть, когда что-то исключительное". Я все переживал по поводу разницы во времени, но тут же при мне Струве позвонил жене Солженицына Наталье Дмитриевне. Спасительные мобильники были еще не очень в ходу. Аппарат старенький, но пошло везение: Струве дозвонился сразу. Телефонный разговор был не так долог, но все стороны все поняли.
8 августа 1990-го в "КП" появилось интервью со Струве. В посольстве строгий дяденька - освобожденный парторг сделал мне серьезный втык. Намекал, что больно долго сижу вдали от Родины, офранцузился, потерял чутье, о чем предстоит поговорить не только с ним, но и на партсобрании, которое в целях советской конспирации повсюду за границей именовалось профсоюзным. Но был я уже на своей тропе.
Со Струве мы постоянно перезванивались. Точнее, названивал беспрестанно я, испытывая интеллигентное его терпение. Он всегда сам подходил к телефону. Иногда вести бывали радостными. Мол, да скоро все будет готово, все в курсе дела. Порой, когда что-то стопорилось, Никита Алексеевич просил позвонить чуть попозже, денька через два. Звонил через один.
Рукопись приземлилась
И вот в один прекрасный осенний день Никита Алексеевич сообщил, что он отправляется в Москву на выставку издательства "ИМКА-Пресс". Рукопись статьи "Как нам обустроить Россию" будет передана по назначению. Огромнейшая, важнейшая роль принадлежала здесь, конечно же, Наталье Дмитриевне.
И ни Струве, ни московские ребята не сплоховали. Сразу по приезде в Москву со своей выставкой, посвященной "ИМКА-Пресс", Никита Алексеевич передал рукопись с припиской от Солженицына о праве на первую публикацию прямо в надежные редакторские руки.
Сидя в далеком городе, прочитал "Как нам обустроить Россию", уже изданную в специальной вкладке. О значении статьи столько написано, да и не мой это хлеб... А в чисто газетном плане стала она чисто газетной бомбой.
Скоро уж 20 лет тому. Ровно 20. Перечитываю "Как нам обустроить..." и дивлюсь. Далеко заглядывал Александр Исаевич. Такие открываются глубины...