Известные российские и зарубежные актеры представили на сцене МХТ им. Чехова личные исповеди о войне

Прощание со свастикой

Ханна Шигулла (Германия)

...На моем свидетельстве о рождении - штамп со свастикой, и зваться вообще-то я должна была на нордически-германский лад именем Дагмар, но моя мать вдруг переменила решение в пользу Ханны. Ханна... имя, которое звучит скорее как еврейское, хотя я совсем не еврейка, да еще в такое время, когда все еврейское жестоко преследуется! И когда я спрашиваю свою мать, почему в последнюю минуту она меня переименовала, она отвечает только, что знала когда-то одну женщину по имени Ханна... И почему-то я так никогда и не задаю ей вопроса, что же с этой Ханной стало. Еще детьми мы чувствовали, что у взрослых есть темные тайны, которых лучше не касаться.

Когда Германия была низвергнута в поругание и позор, выжжена дотла, беженцы устремились с востока на запад, а с ними и моя мать со своей маленькой Ханной.

Мне уже три, а я еще никогда не видела своего отца, но когда-то он должен вернуться из плена, и все снова будет хорошо.

Только к моему пятому дню рождения назад возвращается человек, который, как какой-то чужеземец, идет сквозь череду дней, очень долго молчит и иногда говорит разве что: "Жизнь, да ни гроша она не стоит..."

Но мы, дети, любим жизнь, на руинах Германии мы играли, и так нам вправду было гораздо лучше, чем с любыми самыми красивыми игрушками.

Мы добрались до Баварии, и я говорю уже только по-немецки и, кроме того, конечно, по-баварски, и тем не менее остаюсь "Шигуллой-беженкой". В школе меня называют "полячкой".

Мне около двенадцати лет, когда я впервые своими глазами вижу по телевизору то, что происходило в концентрационных лагерях, и я плачу. С этого момента я начинаю чувствовать, что мне как-то не по себе, потому что и я - немка.

В девятнадцать лет я впервые покидаю Германию. Я отправляюсь в Париж. Конечно, это и тоска по большому далекому миру, но это и бегство из гнезда - из послевоенной Германии, которая так или иначе отмалчивается о том, что случилось. Днем я присматриваю за французскими детьми, а вечерами сижу в моих любимых кафе на Монпарнасе. Как правило, мне не приходится долго сидеть одной, и снова и снова ко мне подсаживаются именно евреи, несмотря ни на что, или, быть может, как раз поэтому! Молодая немка из послевоенного поколения для них полна магнетического притяжения. Каким-то образом я понимаю, что так и должно быть. Там, где все было опустошено ненавистью и презрением, в следующем поколении стремятся расцвести доверие и любовь.

И вот это становится частью моей жизни в Париже. Я живу в богатом буржуазном доме в 16-м округе. Мадам составляет для меня сверхточное расписание. Каждая минута расписана. Внезапно я слышу собственное замечание: "Да это же как в рабочем лагере". Мадам отгибает свой стоячий воротничок. На шее становятся видны шрамы, и она говорит: "В рабочем лагере было вот так". И тут я чувствую себя такой виноватой, будто все это совершила я одна. Но что же мне поделать, если я, как назло, немка. Это тяжело - расти под сенью коллективного злодейства. Мне от него нет покоя - от чувства, что я без вины виновата. Через год я возвращаюсь в свою страну, хотя в Париже мне было неизменно трудно называть ее своей. В детстве мы не задавали никаких вопросов, потому что на все было наложено табу, а теперь, в юности, вопросов в наших головах слишком много. Как такое было возможно? Как вы могли в этом участвовать? "Нельзя было сказать ни слова против, - рассказывала моя мать, - иначе они тут же забрали бы и тебя". Мой отец, который во времена большой безработицы пошел на конфирмацию в костюме из бумаги, верил в фюрера, потому что тот дал всем работу и, несмотря на это, тайно слушал Би-би-си... У нас, послевоенного поколения, почти что аллергия на "немецкость", и даже самое естественное было для нас невероятно трудным: просто принять свое, собственное... не говоря уж о том, чтобы любить его, любить то гнездо, из которого мы вылетели, мир наших родителей, культуру страны, передаваемые нам ценности, которые ведь тоже ничего не помогли предотвратить. Не оттого ли случился такой спад рождаемости после войны? Было ли это нарушенным доверием к жизни? В семье моей матери было девять детей, а в семье моего отца и того больше - одиннадцать, однако я остаюсь у них единственным ребенком, и сама я так долго тяну с детьми, что становится слишком поздно, и у большинства моих двоюродных братьев и сестер потомства не появляется.

Вернувшись в Мюнхен, я становлюсь студенткой. Мою лучшую подругу, которая учится вместе со мной, зовут Петра, мы видимся ежедневно и говорим обо всем на свете. Но есть нечто, чего она мне не рассказывала никогда. Она выросла рядом с концентрационным лагерем. Ее отец занимал там руководящую должность. Он должен был сойти в могилу, прежде чем она смогла об этом заговорить. Как только это случилось, она сразу рассказала об этом максимально публично - в телепередаче. Позже она будет жить с евреем и воспитывать его детей. Но и этого недостало, чтобы охранить ее от душевного заболевания. Между тем в фильме Фассбиндера "Лили Марлен" я играю немку, которая, с одной стороны, делает карьеру при нацистском режиме, с другой - она же тоже против, потому что тайно любит еврея, и во время гастрольной поездки на Восточный фронт ей передают несколько метров проявленной пленки, чтобы тайно переправить в мир правду о лагерях смерти. Кстати, в 19 лет Фассбиндер пишет свою первую пьесу. Она называлась "За кусок хлеба" и рассказывала о жизни в концлагере. Он, как и во всем, здесь был одним из первых. Он сразу начал заново писать те страницы, что были вырваны из книги истории. Снова и снова в фильмах Фассбиндера я становлюсь символическим воплощением Германии, я, бывшая беженка, маленькая полячка, которая никогда особенно не хотела идентифицировать себя с этой Германией. Тебя преследует то, от чего ты бежишь!

В 1981 году я снимаюсь в сотрясаемом войной Ливане у Фолькера Шлендорфа. Ливанка, которая играет в фильме вместе со мной, говорит: "Ханна, у нас здесь нет будущего. Когда-нибудь я поеду домой, и я не знаю, есть ли еще у меня дом и живы ли там все те, кого я люблю". И тогда я впервые в полной мере осознаю, что мы, потомки великого ужаса времен нацизма, стали и тем поколением, которое пощадили дальнейшие войны... и мое сердце наполняется благодарностью...

Ханна Шигулла - немецкая актриса. Ее называют наследницей великих звезд: Греты Гарбо и Марлен Дитрих. Мечтая стать учительницей и учась в Мюнхенском университете, играла в авангардном Action Theater, где стала музой режиссера Райнера Вернера Фассбиндера, а потом легендой мирового кино, сыграв в двадцати трех его фильмах, среди которых такие шедевры, как "Замужество Марии Браун", "Берлин Александрплац", "Лили Марлен". Съемки у Анджея Вайды, Вима Вендерса, Жан-Люка Годара, Карлоса Сауры, Фатиха Акина сделали ее звездой арт-хауса. В Петербурге она работала над ролью Анны Ахматовой в новом фильме Ирины Квирикадзе "Татарская княжна".

Для проекта "Реквием", исполненного на сцене МХТ им. Чехова 3 и 4 мая, она написала свою исповедь.