Поделиться
У Григория Горина было несколько историй, которые он рассказывал в застолье, расцвечивая разными подробностями и всякий раз повторяя, что хорошо бы их записать и превратить в рассказы. Не берусь судить, почему он этого не сделал. Даже гадать не стану, понимая, что это бессмысленно. Раз эти устные истории не превратились в текст, значит, так тому и быть. Но все же напомню об одной из них, которая случилась еще в ту пору, когда Гриша служил врачом "скорой помощи", и которая, как мне кажется, важна для понимания того, кем был Григорий Горин, доктор и писатель.
Один старый человек пошел в магазин и, выйдя из дома, забыл, куда и откуда он идет. Сердобольные люди позвонили в "скорую", и этот старик попал в руки Гриши, который сразу понял, что "попал" не этот старик, а именно он, доктор Офштейн, потому что до конца дежурства ему придется разыскивать дом этого человека с прогрессирующей стадией атеросклероза. Чтобы понять, где искать жилище своего пациента, он стал расспрашивать его о каких-нибудь приметах, которые бы помогли в поисках. "Что видно из окна комнаты, в которой вы живете?" - спросил доктор. "Из окна моей комнаты видны яркие праздничные огни", - отвечал старик. И они начали ездить по микрорайону в поисках какой-нибудь светящейся рекламы. Но все было безуспешно. То есть рекламы были, а домов, из которых можно было смотреть на эти рекламы, - не было. И тогда доктора осенила простая идея - раз старик вышел с авоськой и пошел за хлебом, надо поехать в ближайшую булочную, может быть, его кто-то узнает. Так оно и вышло. И когда соседка старика помогла найти его дом и квартиру, Гриша решил узнать, что же за яркие праздничные огни горят в его окне. Он вошел со стариком в его комнату и увидел, что окно упирается в глухую серую стену. "А где же огни?" - спросил доктор. "Если долго смотреть, то они появляются. Яркие и праздничные огни", - ответил старик.
Григорий Горин тоже обладал редкой способностью увидеть в серых и тусклых буднях яркие праздничные огни, которые позволяют разглядеть все лучшее, что есть на этом свете. То, ради чего стоит жить и сохранять веру в людей.
Как любой хороший доктор, Горин знал, что жизнь приносит боль и страдание. У него не было иллюзий по поводу человеческих слабостей, которые подталкивают к подлости и предательству. Он любил Брехта и нередко вспоминал то место из "Жизни Галилео Галилея", когда Галилей объяснял маленькому монаху, что людей не надо пытать для того, чтобы они отреклись от своих убеждений, достаточно показать орудия пыток. В 1970 году Горин один, без Аркадия Арканова, вместе с которым он работал для театра в 60-е годы, написал пьесу "Забыть Герострата", о проклятом, но незабытом поджигателе храма Артемиды в Эфесе. И пьеса эта, в которой уроки Брехта и его швейцарских учеников Фриша и Дюрренматта парадоксальным образом соединялись с традицией французских экзистенциалистов - Жироду, Сартра, Ануя, - обнаруживала бесстрашную трезвость взгляда на человеческую природу. Но в отличие от Герострата, который был уверен во всеобъемлющей безграничности человеческой низости и низменности, Горин знал, на что способен человек в высших и наидостойнейших его проявлениях. Перед лицом смерти, небес или своей собственной совести. Он не был снисходителен к людям, в которых он угадывал своих будущих героев. Но он был преисполнен сострадания к ним - как врач и как писатель. Потому что он твердо знал, что люди нуждаются не только в шутке, но и в сострадании. И в любви тоже.
Его долго числили по разряду сатириков и юмористов, его всегда любили за остроумие. Но он, видно, от рождения был мудрецом, который - по традиции - рядился в одежду шута, примеряя самые разные маски - Тиля, барона Мюнхгаузена, Джонатана Свифта или просто шута Балакирева. Неслучайно своей театральной фантазии "Дом, который построил Свифт" он предпослал важное признание автора "Приключений Гулливера": "Распределяя работу своего мозга, я счел наиболее правильным сделать господином вымысел, а методу и рассудку поручить обязанности лакеев. Основанием для такого распределения была одна подмеченная у меня особенность: я часто испытываю искушение быть остроумным, когда не в силах быть ни благоразумным, ни здравомыслящим..." На самом деле Григорий Горин, как и Джонатан Свифт, знал, что вымысел и остроумие - лакеи мудрости. Той мудрости, которая не позволяет человеку опустить руки в борьбе с самим собой, и с пошлостью окружающей жизни, хоть на базарной площади, хоть во дворце. Той мудрости, что одновременно возвышает до переживания великого праздника бытия. И хотя, как правило, родословную драматурга Горина ведут от замечательного сказочника советских времен Евгения Шварца, я, безусловно, присоединюсь к суждению Юрия Богомолова, который точно написал о принадлежности Горина к мировой культуре, к той культурной мифологии, что на протяжении тысячелетий доказывала свою высшую правдивость и человечность. В этом бездонном пространстве истории он черпал тот жизненный стоицизм, которым наделял своих героев и которым обладал сам. И тот суровый восторг перед человеческим бытием, без которого нет ни настоящего врача, ни настоящего писателя.
Горин никого не звал на баррикады, но всегда помогал и своим героям, и своим зрителям избегать подлости и предательства, он помогал не сдаваться даже тогда, когда поражение кажется неизбежным. Он твердо знал, что свобода таит множество опасностей, но так же твердо был уверен в том, что лучшего средства для безопасности, чем свобода, не существует. Как настоящий доктор он знал, что излечение болезни зависит не только от врача и медикаментов, но и от больного, который быстрее уходит из жизни, если перестает бороться со своим недугом. Ему было хорошо известно, что физического бессмертия не существует, но он, что, пожалуй, слишком наивно для мудреца, верил в волшебную силу театра. Странного заведения, где убитые и умершие во время действия герои как ни в чем не бывало выходят на поклоны по окончании спектакля. Какой бы тяжелой и пакостной ни была жизнь - она все равно лучше смерти. Тем более что если мы постараемся, мы можем превратить ее в волшебный праздник. Или даже не в очень волшебный, и вовсе не в праздник. Просто надо не бояться жить. И поэтому Григорий Горин не спешил расставаться со своими любимыми персонажами, изо всех сил пытался сохранить им жизнь. Хотя бы в пространстве сцены или экрана.
Впрочем, он имел дело с бессмертными. С теми, кто жил своей жизнью и до его появления на свет в Москве 12 марта 1940 года. Они приняли его как равного, и он стал одним из них. И чем больше времени проходит со дня его смерти, тем значительнее и важнее для всех нас оказывается и он сам, и его творчество. Перечитайте его пьесы и его рассказы, и вы убедитесь, что, как у всякого классика, они приросли новыми смыслами. Григорий Горин зажил своей жизнью в истории отечественной (и мировой) культуры и уже не нуждается в нашей помощи.
Но сам всегда приходит к нам на выручку, даже если мы не можем до него дозвониться.