Поделиться
Задуманный как международный и в прошлом году представивший своей публике спектакли почти всех континентов, включая Африку, нынешний фестиваль сосредоточил свои усилия на польской сцене.
И это не случайно. Польский театр по традиции остается одним из самых мощных театральных центров мира.
В конкурс вошли десять работ, о которых публика и критика спорят уже целый год. Неожиданно все они - бесконечно разные - оказались связаны темой мифа и его переосмысления. Совсем скоро в рамках "Золотой маски" в Москве покажут один из них - спектакль Гжегожа Яжины "Между нами все хорошо". В пьесе двадцатидвухлетней Дороты Масловской развенчивается ни много ни мало миф о поляках. Устами своей юной героини она заявляет, что поляков не существует, есть только обыватели-фантомы, затерянные в закоулках темной истории. Она ставит вопрос еще более вызывающе: что такое Польша, как не пристанище лживых поз, миражей и иллюзий? Польский критик Лукаш Древняк, размышляя о спектакле, доводит ее мысль до экстрима: "В медицине это называется фантомными болями: ампутированная нога продолжает болеть, мозг не принимает информацию, что ее больше нет. То же самое с Польшей: чем больше ее нет, тем больше она в Европе".
Еще более вызывающий этический парадокс предлагает своим зрителям Кшиштоф Варликовский в спектакле "(А)поллония" (читайте в "РГ" от 01.06.2009). Пятичасовой триптих пронизан мучительной деконструкцией смыслов; мифы о жертвоприношении Ифигении и Алкесты переосмыслены и обесценены. В тот же ряд развенчиваемых мифов поставлена история польской женщины (собственно Аполлонии), которая умерла, спасая евреев. Традиционный в Польше миф о гибели тысяч поляков вместе с евреями в Освенциме и Треблинке Варликовский подвергает тотальной деконструкции. "Во всей войне меня больше всего трогает история евреев, потому что это "мои евреи". Он убежден в том, что Холокост - важнейшая польская тема - до сих пор фальшиво работает в головах его соотечественников. Уровень боли, который он испытывает, ставя этот вопрос на публичное обсуждение, так высок, что спектакль идет точно под анестезией: эмоции загнаны внутрь - то ли лекция, то ли сеанс коллективного психоанализа.
Между тем для учителя Яжины и Варликовского, мэтра польской режиссуры Кристиана Лупы, переосмысление мифа не связано с его деконструкцией. После восьмичасовой фрески, посвященной Энди Уорхолу, он сочинил театральную историю о Мерлин Монро и дал ей весьма выразительное название - "Персона. Мерлин" (Театр Драматичны, Варшава). По замыслу Лупы это первая часть триптиха, за которой должны последовать еще две: о философе Симоне Вайль, марксистке, отринувшей социализм, еврейке и атеистке, выбравшей христианство. Именно она убеждала современников и потомков: страдания являются ценнейшим опытом человека, которого он не имеет права избегнуть. Третий герой трилогии - мистик и гуру Георгий Гурджиев, стремившийся освободить человека из-под власти эмоций.
То, что Мерлин персона, над которой эмоции и страдания имели решающую власть, очевидно. Будучи едва ли не самым влиятельным сегодня мэтром, выпустившим несколько поколений театральных лидеров Польши, Лупа позволяет себе самые экстремальные жесты, которые у нас может себе позволить лишь маргинал. В этом смысле он есть воплощение уникального явления - польского театрального мессианства.
В его спектакле Мерлин Монро играет Сандра Коженяк и в первые минуты поражает той же сияющей красотой, которой искрилась ее героиня. Но уже в следующее мгновение она подчиняет зал своему безумному, анархичному и магическому таланту, который к финалу кажется не метафорически, но буквально опасным. Ее обнаженная плоть (едва ли не половину сценического времени она играет голой) часть постоянной и жертвенной готовности стать такой, какой ее захочет сделать мужчина - возлюбленный, режиссер или учитель. Не случайно она самозабвенно репетирует Грушеньку, героиню Достоевского, которую она мечтала сыграть и чью безмерную готовность к любви она разделяла в полной мере.
В финале она блуждает по киностудии, среди селебрити, пытаясь надеть то платье, которое нужно, но так и не найдя его, обнаженной ложится на огромный стол, чтобы уже в следующую секунду сгореть на аутодафе. Киноаттракцион, устроенный Лупой - дань кичу, с которым работал Энди Уорхол: пока Сандра Коженяк лежит на столе, ее экранная копия сгорает на наших глазах - точно Монро никогда и не было. Остается только миф... то есть любовь.