03.12.2009 00:27
    Поделиться

    Генрих Боровик: Фидель выглядел героем - выгнал из страны негодяя-диктатора Батисту

    Генриха Боровика можно назвать человеком историческим. Ведь то количество историй, свидетелем и участником которых он умудрился стать за свои 80 лет, измеряется сотнями

    Бог в помощь

    Российская газета: При советской власти вы производили впечатление особо благополучного журналиста - куда хотели, туда и ездили, особенно за границу. Хотя выпускали из страны далеко не каждого...

    Генрих Боровик: И со мной всяко бывало. Обычно я просился в "горячие точки": Вьетнам, Китай, Индонезия, Бирма, Чили, Афганистан. И получал "добро". А вот, например, в конце 1950-х началась война на Ближнем Востоке, и меня не пустили. Главному идеологу Суслову не понравилось мое отчество - Авиэзерович. "С таким отчеством, - сказал он, - в гнездо сионизма мы пустить Боровика не можем".

    РГ: Поэтому вы стали Аверьяновичем? Помните, один герой в фильме Эльдара Рязанова допрашивал актеров в театре: "Вы по паспорту - кто?"

    Боровик: Я - русский, потому что мама у меня русская. Папа - еврей. Но изменить отчество в паспорте я бы никогда себе не позволил. Иное дело в быту - выговорить "Авиэзерович" сложнее, чем "Аверьянович". Потому решил: пусть уж так величают, зачем язык ломать. Да и папу моего чаще всего звали попросту - Аверьяном. Хотя Авиэзер - имя библейское. Переводится ободряюще: "Бог в помощь!"

    РГ: Но и папа, видимо, со своим именем мучился?

    Боровик: В быту его тоже чаще звали Аверьяном. Авиэзер Абрамович был дирижером симфонического оркестра, так что имя вполне подходящее. Когда мы переехали в Пятигорск, он стал главным дирижером театра музыкальной комедии. Актрисой там служила и моя мама - Мария Васильевна Матвеева. Их чувства вспыхнули в какой-то совместной антрепризе в 1924 году, и через пять лет на свет появился я. В загсе они свой брак не регистрировали, сделать это им пришлось только в 1945 году - подошло время мне получать паспорт и выходило, что я "незаконнорожденный". Так что по паспорту я - Авиэзерович.

    РГ: Но откуда взялась такая деликатесная фамилия - Боровик?

    Боровик: Фамилия редкая, но родная. Корни-то у отца белорусские, а мама - из Казани. Сам я родился в Минске. Кстати, в Полесье, есть две деревеньки - Боровики. Их жители почти поголовно носят фамилию Боровик, да и грибов в тех лесах очень много. Школу я окончил с золотой медалью. Знал два языка: английский и немецкий. Конечно, хотелось на мир посмотреть. Потому решил поступать в МГИМО.

    РГ: Разве без "лохматой руки" туда поступают?

    Боровик: Но я поступил!

    Купец велел подумать

    РГ: МГИМО - это привилегированный вуз как раньше, так и сейчас. А еще он известен как "альма матер" нашей разведки. Не так ли?

    Боровик: Я четко решил: буду журналистом. На пятом курсе, перед дипломом, к нам прибыл "купец" из разведки, беседовал. Я честно сказал, что меня как-то не тянет. "Купец" велел хорошо подумать, обещал еще наведаться, но пронесло.

    РГ: А потом - что?

    Боровик: Практика в "Комсомолке". Это 1951 - 1952 годы.

    РГ: О чем была ваша первая заметка в газете?

    Боровик: Боюсь, в "КП" я так ничего ни разу и не напечатал. Материалы собирал, проверял, правил, дежурил. А чтобы самому что-то серьезное написать - просто не успел. Тогда Боря Стрельников, будущий собкор "Правды" в США, работал в международном отделе и предложил послать на меня заявку в ЦК, чтобы я в штате работал. Но мои анкетные данные не устроили.

    А в "Огоньке" в это время потребовалось омолодить международный отдел. Меня пригласили, я, конечно, пришел. А там главный редактор - поэт Алексей Александрович Сурков, у него замом - Борис Сергеевич Бурков, главный "Комсомолки" в годы войны... Сила! Через месяц я опубликовал какую-то писульку под фотографией, что-то еще. Потом заметку побольше. И меня едва ли не на руках стали носить: молодой, образованный, два языка знает - надежда журнала!

    Хочешь разговаривать - молчи!

    РГ: У вас невероятно богатый опыт общения с людьми власти. С кого начинаются эти знакомства?

    Боровик: В 1960 году меня неожиданно пригласил в Кремль сам Анастас Иванович Микоян. А я учился и дружил в институте с его сыном, Серго. Видимо, Микоян знал об этом. Мне он сказал, что ему нравятся мои публикации в "Огоньке". Оказалось, Микоян собирается на Кубу с визитом. И потому предлагает мне отправиться туда немного пораньше, как он выразился: "на разведку".

    С Кубы в то время шли противоречивые сведения о Фиделе Кастро и его команде. И всех в Кремле мучил вопрос: проходимцы они или герои? Требовалось как-то это все прояснить. Вот Анастас Иванович и попросил меня, как журналиста, поговорить с простыми людьми, выяснить, как они относятся к кубинской революции. Я был на седьмом небе. Месяц ездил по стране, влюбился в кубинцев, их революцию. Она была тогда чиста, незапятнана. Фидель выглядел героем - выгнал из страны негодяя-диктатора Батисту. Народ его боготворил.

    Наконец, в Гавану прилетел Микоян и вызвал меня: "Ну, рассказывай". Я страшно волновался, рассказ получился сумбурным. Мне было 29. Это сегодня люди быстро взрослеют, нас же старались подольше держать в мальчишках. Но Микоян слушал с уважением, изредка что-то помечал в блокноте. И так минут 20. Вдруг перебивает: "Слушай, дорогой, этого не может быть! Вот здесь ты не до конца разобрался".

    А я уже почувствовал себя важным - сам член политбюро мне внимает! - и заартачился, стал свое доказывать. И тогда Микоян сказал памятные слова: "Слушай, Боровик, хочешь со мной разговаривать - молчи!" К счастью или наоборот, только этому совету я никогда в жизни не следовал.

    Хемингуэй полоскал горло водкой

    РГ: Фотографии Хемингуэя, сделанные вами во время рыбалки на Кубе, обошли весь мир. Но писатель терпеть не мог репортеров - как вы заслужили его доверие?

    Боровик: На Кубе все звали писателя Папа. Так вот, Папа действительно ненавидел давать интервью. А мы попали к нему с Микояном. Встреча была в плане визита, Хемингуэй позволил присутствовать только одному репортеру. Выбор пал на меня.

    Я тут же возмечтал задать пару вопросов лично. Но для этого требовалось найти какую-то связующую нить, чтобы писатель понял: я не просто попрыгун возле большого начальства. Что помогло? Во-первых, когда Хемингуэй показывал свою библиотеку, я заметил на полке книгу Симонова "Дни и ночи". Сразу завязался разговор о нем, я хорошо знал Константина Михайловича. Там же стояла книга Романа Кармена. Я сказал, что Роман мой близкий друг. "Ну-у, - удивился Хемингуэй, - он и мой друг". Есть контакт.

    А в это время Микоян вручил писателю ларец с тремя бутылками водки. Папа пожелал подарок немедля попробовать. Начал искать штопор, но тот куда-то запропастился.

    И тогда я предложил свои услуги. Взял бутылку и ударом ладони о дно выбил пробку. Хемингуэй расцвел. И чтобы произвести ответное впечатление, влил в себя прямо из горлышка бутылки треть содержимого. Но глотать не стал, а, задрав голову, полоскал секунд 10 горло.

    Прощаясь, я попросил писателя ответить на два-три вопроса. "Хэнри, - сказал он, - чего там два-три? Океан сегодня штормит, послезавтра утихнет, давайте и порыбачим тогда вместе".

    РГ: Микояна не пригласил?

    Боровик: Микоян возвращался в Москву, я же оставался еще на несколько дней. Когда буря утихла, мне позвонили в гостиницу, и на утро мы отправились на рыбалку. Я захватил бутылку водки и банку с крабами. Все это мы и уговорили.

    РГ: Вдвоем бутылку? Не многовато на той жаре?

    Боровик: Какая жара в океане? Хемингуэй оказался заботливым хозяином: регулярно выдавал мне баночку с мазью, чтобы я не обуглился на солнце. Потом фуфайку принес, едва стало прохладнее. Когда порыв ветра вырвал из моего блокнота листок и швырнул в воду, писатель заглушил мотор. "Что-то важное? Попытаемся достать?" Пришлось поклясться, что ничего существенного на том листке не было, и только тогда он запустил двигатель.

    Я старался запомнить каждое его слово. "Писателю нельзя быть туристом в жизни, которую он описывает, - говорил Папа. - Он должен участвовать в ней, выстрадать и прочувствовать то, о чем пишет". Я смотрел на него, как на Бога.

    Он был участником испанской войны, и потому считалось, что писатель симпатизирует коммунистам. Но это было не так. Коммунистов Хемингуэй считал серьезной антифашистской силой, но в остальном их убеждений не разделял. Он ненавидел фашизм.

    Отто Скорцени приютили американцы

    РГ: Вам доводилось брать интервью у фашистов?

    Боровик: Конечно. Оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, к примеру - одиозная фигура, личный агент и диверсант Гитлера - не был признан военным преступником и получил оправдание суда в Дахау как солдат, вынужденный выполнять приказы. Однако его ожидал суд, как одного из наиболее активных нацистов. Скорцени поместили в лагерь Дармштадт. Но в США тогда уже подумывали об использовании некоторых нацистов как специалистов по СССР - в борьбе с коммунизмом под крылом управления стратегических операций.

    Кстати, одним из тех, кто подбирал "нужных" гитлеровцев, был Генри Киссинджер, будущий госсекретарь США. Судьба Скорцени была решена. Он совершает якобы невероятный побег из лагеря. На весь мир раструбили: сбежал опасный нацист! Но поймать его не "смогли", хотя на его розыск секретная служба армии США вроде как направила 1500 агентов!

    Я встречался с ним месяца за три до его смерти, в 1975 году, в Гейдельберге, где он лежал в госпитале. Скорцени знал, что безнадежно болен, и ничего не скрывал.

    "Да, - откровенничал он, - меня вызвал начальник лагеря и сказал: "Что-то вы у нас засиделись. Пришло время прощаться". Вечером в багажнике "кадиллака" того же начальника его вывезли с территории лагеря. В лесу переодели в гражданский костюм, отвезли на вокзал, вручили паспорт, деньги и билет до Парижа.

    О том, как работали, идя по следу Скорцени 1500 секретных агентов, можно было судить по заметкам во французской печати. Суть их примерно такова: бывший начальник личной охраны Гитлера - человек, похитивший Муссолини в 1943 году, готовивший в 1944-м покушение на Эйзенхауэра, субботним вечером прогуливался на Елисейских Полях в обществе некой девицы. Впрочем, в Париже он жил недолго. Вскоре уехал в Испанию, где у власти был Франко.

    Скорцени хотели сделать иконой нацистских недобитков и неофашистов. В их глазах он был единственным гитлеровцем, о котором знали, что он не продался американцам. Ведь все остальные "бывшие" открыто работали на США: кто в науке, кто в разведке.

    РГ: Какое впечатление он произвел?

    Боровик: Самое тяжкое заключалось в том, что Отто на первый взгляд был обаятельным. Статный, сильный мужчина с лучезарными, чуть выпученными глазами. Он рассказывал мне, что в американском лагере Дармштадт жилось неплохо. Раз в неделю их возили на автобусе в город. Там они гуляли, развлекались. Спокойно мог бы сбежать, между прочим. Но куда в этом мире денешься с его двухметровым ростом и знаменитым шрамом на щеке? Нужна была крыша. И он нашел ее у бывших врагов - американцев. Я посчитал своим долгом рассказать об этом.

    РГ: Но ведь это же очень опасное дело - идти по следам нацистов!

    Боровик: Когда интересно, об опасности как-то особо не думаешь. Правда, встречаясь с гитлеровцем Вальтером Рауфом, сразу почувствовал: будь у него малейшая возможность, за волосы бы меня схватил и потащил в душегубку. Такая негаснущая ненависть кипела в его глазах!

    Однажды, в 1972 году, я рискнул пробраться в т.н. "сельскохозяйственную" колонию "Дигнидад" - центр беглых нацистов на границе Чили с Аргентиной. На эту "охоту" шел вместе с Валерой Волковым из "Комсомолки". До нас трое журналистов пытались туда пробраться. Их трупы были найдены в разных районах Латинской Америки.

    РГ: Вы могли стать четвертым?

    Боровик: Нам повезло. Выбрались оттуда живыми.

    Керенского хотелось потрогать руками

    РГ: Жену, Галину Михайловну, вы как-то назвали своим секретарем. Насколько это соответствует действительности?

    Боровик: Одна женщина в США написала книгу "Секретарь и секс". Книга стала бестселлером. Однажды на вечеринке мы встретились, и она спросила: "У вас есть секретарша?" Я ответил: "Есть. Моя жена". "Тогда, - сказала она, - вам моя книга будет неинтересна..."

    В эти годы я работал завкорпунктом АПН в США, а Галина Михайловна числилась секретарем. Она - историк,и очень здорово помогала мне.

    РГ: Например?

    Боровик: Отправляясь на встречу с бывшим российским премьером Александром Федоровичем Керенским, я просто не мог не взять с собой супругу. Это было бы преступлением перед ней, как историком.

    РГ: А то, что преступление перед родиной совершали - вы не подумали? В то время даже дети знали из школьных учебников, что Керенский был не просто политическим противником советской власти, а ее "злейшим врагом"!

    Боровик: Я бы дважды подумал, если б предполагал, что это могло быть расценено как преступление. Но тогда я просто не знал о закрытом циркуляре ЦК, запрещающем давать трибуну белоэмигрантам в наших СМИ, да еще в канун юбилея революции. Никто этого циркуляра мне не посылал. Потому я и решил, что лучше сначала сделать материал, а потом уж...

    РГ: Кроме вас, никто из советских людей с ним не общался?

    Боровик: Из журналистов - точно никто. У нас вообще в те годы многие считали, что Керенский давно умер. Я сам, пока не увидел его, не мог поверить в такое чудо: живая история говорила со мной сначала по телефону, а затем приняла в собственном доме.

    РГ: Не спросили премьера, кто подал ему мысль в 1917-м бежать из Петрограда в женской одежде?

    Боровик: Керенский оказался совсем не тем, кого изображали в наших книгах, фильмах, карикатурах. Ведь даже в японской энциклопедии значилось, что Керенский А.Ф. был главой Временного правительства СССР и умер в 1936 году. Тьма небылиц гуляла о нем по всему миру. Одна - о побеге из Петрограда в женской одежде - его особенно раздражала. Он и беседу с этого начал: "Передайте там, у себя в Москве, - у вас же есть серьезные люди: скажите им, пусть перестанут писать эту глупость обо мне, что я из Зимнего дворца убежал в женском платье! Где бы я мог его взять? Я уехал на своей машине, ни от кого не скрываясь. Солдаты честь отдавали, в том числе и те, которые с красными бантами. Я вообще никогда не надевал женских туалетов - даже в детстве, в шутку".

    Всю жизнь бывший премьер России страдал от лжи. В те же времена Керенского за глаза прозвали Александрой Федоровной - за то, что он якобы любил спать на кровати императрицы в Зимнем. "Но я не спал на этой кровати, клянусь честью!" - убеждал он нас с Галей. Беда, когда заслуженного человека, реформатора, осмеяв, стирают из памяти его же народа.

    Артем всегда с нами

    РГ: Вам удалось открыть главную истину жизни?

    Боровик: Думаю, да. Когда особенно тяжко, нужно вспоминать о самых счастливых минутах жизни.

    РГ: Вы могли бы поделиться хотя бы одним таким воспоминанием?

    Боровик: Однажды с Юлианом Семеновым - а Юлька был моим близким другом с 1954 года - мы отдыхали с семьями в Коктебеле. Он с женой и двумя дочерьми, и я - с женой, Маришей и Артемом. Там есть безлюдная бухта - Лягушачья. Посередине скала. Женщины остались на берегу, а мы, мужчины, поплыли к камню. Доплыли, забрались с Юликом на скалу, говорим о чем-то, а Темка плавает вокруг нас - в ластах и маске. Ему лет шесть было. Все вокруг залито солнцем, вода прозрачная как стекло. Когда Темка поворачивался лицом вверх, я видел, как он улыбается. Ему было приятно плескаться в воде. И тогда мы с Юлькой решили: "Это и есть счастье".

    Нет больше Темы... Но есть Максик и Кристик - Зум-Зум и Киш-Миш, как их звал Артем - его сыновья, мои внуки. Каждое утро они подходят к папиным фотографиям, желают ему доброго утра. Их мама - жена Артема, Вероника - и все мы объяснили детям, что их папа никуда не исчез. Он с нами. С ним можно разговаривать. Он все видит, все слышит. Его душа жива. И всегда найдет возможность, когда потребуется, прислать свой совет или помощь.

    Из досье РГ

    Генрих Авиэзерович Боровик - писатель, драматург, тележурналист, видный общественный деятель, политолог, одна из самых ярких фигур современной России. Родился в 1929 году в Минске. В 1952-м окончил МГИМО, работал в "Огонькеt". В 1966-72 годах собкор АПН и "Литературной газеты" в США, затем спецкор. Объездил весь мир, работал практически во всех "горячих точках" планеты 50-80-х годов. С 1982 по 1987 год - главный редактор журнала "Театр". В 1987-92 гг. - председатель Советского Комитета Защиты мира, вице-президент Всемирного Совета Мира, политобозреватель Гостелерадио СССР, автор и ведущий ряда телепрограмм. Член Союза Писателей СССР с 1962 года, автор несколько десятков книг, пьес, кинофильмов. Дважды лауреат Государственной премии СССР. Пишет книгу воспоминаний о своем времени и, конечно, себе.

    Поделиться