Поделиться
Сидели недавно тесной компанией, и после второй рюмки разговор свернул на магистральную ныне в любом журналистском застолье тему: какова наша пресса. "Да что там! - в сердцах сказал кто-то. - Даже главных редакторов не осталось". - "Как это - не осталось?" Стали перебирать имена, прилагая к ним два критерия высокой редакторской профпригодности - умение вести газету и способность держать удар. В результате коллективно произведенной селекции трех приличных, по общему мнению, главных редакторов кое-как все-таки "утвердили". Впрочем, сошлись и на том, что в прежние времена настоящих газетных лидеров было тоже отнюдь не в избытке. Ну, Алексей Аджубей, ну, Егор Яковлев, а кто еще? "Ненашев, - вдруг подсказал один из участников разговора. - Помните Ненашева?"
Еще бы не помнить! Под его руководством (1978-1986) "Советская Россия", газета ЦК КПСС, совершила прорыв в предельную по тогдашним временам остроту, стала провозвестницей грядущих перемен (после ухода Ненашева эта газета второй раз прославилась - антиперестроечным манифестом Нины Андреевой). Причем вот что феноменально: Ненашев прежде не имел ни малейшего отношения к журналистике, был партийным функционером, в "Советскую Россию" пришел с поста заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС.
Покинув газету, он стал председателем Госкомитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Затем возглавил Гостелерадио СССР. Потом одиннадцать лет управлял издательством "Русская книга". Сейчас заведует кафедрой на факультете издательского дела и журналистики Московского госуниверситета печати.
Я побеседовал с Михаилом Ненашевым три дня назад, накануне его юбилея.
- Вы какие газеты сейчас читаете?
- Всегда - "Российскую газету", "Известия", "Аргументы и факты", "Новую газету". Относительно регулярно - "Литературку".
- Интересно?
- Интересно. Ну а кроме того, мне это для работы необходимо. Мы со студентами стараемся каждый год менять газеты.
- В каком смысле менять?
- В смысле изучения все новых и новых печатных изданий. Уже на первом курсе начинаем вести семинар "Попытка профессионального прочтения газеты". Я считаю, что воспитание журналиста должно начинаться с чтения и оценки газеты. Особенно сейчас, когда большинство ребят, приходящих на факультет журналистики, газет не читают. Надо, чтоб приучались. Первый год мы читали "Вечернюю Москву", полагали, что она попроще, но теперь она стала настолько простой, что пришлось от нее отказаться. Потом целый год мы читали "Российскую газету". Теперь вот читаем "Известия". Все это нужно, чтобы студенты научились профессионально оценивать печатное издание: актуальность тем, жанровое разнообразие, формы подачи, журналистское мастерство, география материалов...
- Лично вы читаете газеты в бумажной версии или в электронной?
- В бумажной.
- Интернетом не пользуетесь?
- Пользуюсь, но пока не очень им владею. Хочу всерьез его освоить.
- А чем вас привлекает печатная пресса?
- Прежде всего - публицистикой. Но ее нынче мало. Еще слежу за именами. В "Российской газете" я читаю вас, Валерий, не оставляю без внимания колонки Леонида Радзиховского, Юрия Богомолова… В "Известиях" чаще всего обращаюсь к шестой странице, это "Мнения и комментарии". Там публикуются интересные авторы. Я вообще убежден, что газета притягивает читателя не только именами работающих в ней профессионалов первой руки, но и своими авторами, не состоящими в штате. Нам в "Советской России" если что-то и удавалось, то в значительной степени за счет авторов. У нас периодически печатались Евтушенко, Вознесенский, Белов, Бондарев… Глубокие материалы о проблемах села публиковал Иван Васильев. С нами дружили Анатолий Тарасов, Валентина Гризодубова, Борис Громов… Они приносили в газету какое-то свежее дыхание.
- До сих пор не понимаю, как вам удавалось газету ЦК КПСС делать мало того, что интересной, так еще и ничуть не сервильной.
- Это, наверное, потому, что главный редактор не был профессиональным журналистом. Я не знал, как газета верстается, как планируется номер, как сокращать материал…Но у меня был опыт Магнитки, опыт Челябинска…Я ведь полжизни прожил на Южном Урале. И поэтому знал, чего ждут люди от газеты. Кроме того, я всегда был очень внимательным читателем. Зорко следил за "Известиями" в их аджубеевскую пору. И когда мне говорили, что "Известиям" многое позволяется, потому что Аджубей - зять Хрущева, я к таким суждениям относился с большим скепсисом. Конечно, родство с Хрущевым облегчало Алексею Ивановичу работу, но он и сам был крупной личностью. Я знаю, пожалуй, три типа главных редакторов. Лучший из них олицетворял Аджубей. Это тип главного редактора, который способен воспитывать коллектив по очень простому принципу: "Делай как я". Аджубей был ведь не только лидером, блестящим организатором, но и мастером острой публицистики. Второй тип - Лев Толкунов, тоже известинец. Это главный редактор, который, может быть, сам не напишет, но способен поштучно, как искусный селекционер, собрать коллектив и оберегать его от давления, нападок. Этим, кстати, отличался и Виктор Григорьевич Афанасьев, главный редактор "Правды". Он считал своим долгом защищать журналистов, создавать в редакции такую атмосферу, когда ребята знают, что главный никогда их не сдаст. И последний тип, наверное, самый отвратительный, - это "чего изволите?" Классический пример - Петр Федорович Алексеев. Он из "Советской России" пришел в "Известия". И тут и там оставил после себя руины.
- А себя вы к какому типу относите?
- Боюсь показаться нескромным, но хотел бы думать, что, наверное, в чем-то приближаюсь к аджубеевскому. Я ведь много писал и пишу, у меня выходили и продолжают выходить книги. Но вообще я стремился в себе сочетать качества Аджубея и Толкунова - быть публицистом и одновременно газетным лидером, защитником журналистов.
- Получив назначение в "Советскую Россию", с чего вы начали?
- С того, что прошел по этажам знаменитого здания на улице Правды, где располагались центральные издания. И спросил совета у некоторых главных редакторов.
- Какие советы они вам дали?
- Виктор Григорьевич Афанасьев сказал: "Два обязательных условия. Первое: ты должен работать как черт, прочитывать газету от передовицы до прогноза погоды, знать каждый материал до мелочей. Второе - держать удар.
- Были удары?
- Давление было всегда, главные редакторы его и сегодня испытывают. Но значение этого давления для судьбы газеты, мне кажется, не стоит преувеличивать. Вот говорят: цензура, цензура… Никакой политической цензуры, насаждаемой кем-то сверху, сейчас нет. Ее и раньше не было - была охрана государственных тайн в печати. Настоящую политическую цензуру осуществлял главный редактор. И это была самоцензура.
- Самоцензура в редакторском исполнении - это что, по-вашему?
- Это способность быть и стратегом, и тактиком. Знать границы возможного и невозможного. И четко понимать, чего ты хочешь от газеты.
- Вы от "Советской России" чего хотели?
- Мы, по сути, готовили перестройку, прокладывали путь к "социализму с человеческим лицом". Другое дело, что из этого получилось.
- Движение к "социализму с человеческим лицом" - это, значит, была стратегия. А тактика в чем заключалась?
- В работе с письмами, приходившими в редакцию. Для острых публикаций надо было иметь реальный повод. Этот повод давали письма. Вот письмо, написанное механизатором, а вот - от ученого, инженера, врача... По такому письму можно было поехать в командировку, оно становилось поводом для серьезного выступления. Реальный человек, реальный адрес, реальные вопросы жизни…Как против этого возражать? Была и другая тактически важная вещь. Мне Чаковский (в ту пору главный редактор "Литературной газеты". - В.В.), а он хитрый был человек, говорил: "Вы свою редакторскую неопытность, неумелость должны превратить в ваше преимущество. Вы никогда не работали в газете, это знают все, в том числе и в ЦК. Поэтому на первом этапе, скажем, в течение полугода можете оправдываться: мол, я не знал, не предвидел, не сумел просчитать последствия…Через полгода своими острыми выступлениями вы всех приучите думать, что "Советская Россия" - она такая, ей специально позволяют печатать то, что другим газетам непозволительно. А позволяют за тем, чтобы таким образом выпускать общественный пар". Я стал публиковать проблемные материалы, и, как знать, может, некоторым думающим людям в ЦК это в какой-то степени импонировало. Я помню, мы напечатали статью о перестройке идеологической работы, и она вызвала резкое недовольство в отделе пропаганды. Ожидалась большая головомойка главному редактору: что он себе позволяет! Дошло до Андропова. Он спросил моих кураторов: "У вас какие-то претензии к этой статье? В ней допущены фактические неточности? Искажена реальная картина?" Те говорят: "Да нет, все написано правильно". - "Так чего ж вы тогда ищите виноватых?"
- В современных российских газетах вам как читателю не хватает чего-нибудь?
- Не хватает четкой позиции. Но мы же с вами понимаем: пресса - это лишь отражение жизни. Если в жизни сегодня нет реальной политики, то откуда она возьмется в газетах.
- А остроты, на ваш взгляд, в российских газетах достаточно?
- Её даже с избытком. Но нет реакции на острые выступления. Такое впечатление, что мы бьем в какой-то большой барабан или бубен. Бьем год, другой, третий, и этот грохот уже скорее раздражает, чем вызывает желание на него откликнуться. Ведь ничего практически не меняется. Я внимательно прочитал статью президента Медведева "Россия, вперед!" Должен вам сказать, за все постсоветские годы еще не было столь острой постановки проблем первым лицом государства. Очень острая постановка. Экономическая отсталость, нищета. Хроническая коррупция, проникшая во все сферы жизни. Иждивенчество: привыкли рассчитывать только на государство. И резкий вывод: мы за двадцать лет сами ничего не создали, лишь проедаем наследие прошлых поколений. Но я обратил внимание: в этой статье ни разу не упомянуты СМИ. Сказано, что мы не будем модернизировать страну силовыми методами, что не вернемся к мобилизационной экономике. Прекрасно. Значит должен быть некий общественный настрой. А кто его может создать, как не пресса?
- Вы хотите, чтобы о развитии нанотехнологий газеты трубили так же, как когда-то о целине?
- К сожалению, сейчас нет ничего, равного целине по масштабам задач. Часто приходится слышать: помельчали люди. А это не мы помельчали. Помельчали наши цели. Где-то недавно прочитал: радость - это достижение цели, нет цели - нет и радости. А я добавлю - нет и смысла жизни. Кажется, Столыпину приписывают выражение, что только большие цели рождают большие дела, и только большие дела рождают большие личности. На днях смотрю концерт Пахмутовой. Кобзон поет: будет ли новый Тайшет и новая Ангара? Так, может, нынешней молодежи надо дать этот новый Тайшет и новую Ангару?
- Дали уже. Сказано ведь: нанотехнологии.
- Слово "нано" пока ничего, кроме иронии, не вызывает. Мне особенно горько еще знаете почему, Валерий? Я же из тех журналистов, которые видели это самое небо в алмазах. Я знавал боевую журналистику. Вот мы сейчас частенько задаемся вопросом: пресса в России - это четвертая власть или нет? И не находим ответа. А ведь она была властью в советские времена. Вспомните, какой властью она была в период перестройки.
- Советская пресса, не мне вам рассказывать, Михаил Федорович, была "приводным ремнем партии" и в этом смысле властью действительно обладала. Причем властью реальной: фельетон в "Правде" был беллетризованным ордером на арест.
- Да, она служила "приводным ремнем партии". И поэтому была эффективной и действенной. Но в годы перестройки она стала общественной силой. Кто создавал демократическую оппозицию? Пресса. Кто выпестовал демократов первой волны - Анатолия Собчака, Гавриила Попова, Юрия Афанасьева? Пресса. Она и сама являлась оппозицией режиму. Колоссальное доверие к печатному слову. Невиданные тиражи. "АиФ" - 33,5 миллиона. "Известия" - 12 миллионов. Я выходил из здания Госкомитета по печати, где работал в конце 80-х, брел по Тверскому бульвару и видел огромную толпу под окнами "Московских новостей". Она ждала, когда вынесут свежий номер. Увидишь ли сегодня, чтобы кто-то толпой ждал выхода газеты?
- Не стану спорить, в конце 80-х, начале 90-х пресса действительно была четвертой властью.
- Конечно! Она-то и подняла народ. Причем, самое интересное, ее авторитет и влияние совпадали с ее намерениями. И еще совпадали с интересами самой журналистики. Второе чудо пресса сотворила летом 1996 года, когда помогла избрать Ельцина на второй срок. В тот момент она уже не своим интересам служила и не интересам общества - выполняла заказ медиа-олигархии. Но и в том, и в другом случае она была четвертой властью. Она и сегодня потенциально располагает огромными возможностями. Все зависит только от того, какие у нее будут ориентиры, кто станет владеть могущественными СМИ и кто пойдет туда работать.
- Кто пойдет в журналистику - это, наверное, вам виднее, вы ежедневно общаетесь с вашими студентами. Интересно вам с ними?
- Очень. Я вижу их лица на лекциях, слушаю их выступления на семинарах, ответы на экзаменах и все больше проникаюсь интересом к этому поколению.
- А чем они вам интересны?
- Во-первых, они внутренне более свободны, чем мы. Во-вторых, не такие иждивенцы, какими были мы; они рассчитывают только на себя. В-третьих, над ними не тяготеет тяжелая журналистская наследственность - подчинение, послушание, верноподданичество. Я в них почему-то все больше и больше верю.
- Вообразим невозможное по причине вашего возраста: если бы вам сегодня предложили возглавить крупную газету, вы бы согласились?
- Я себя не вижу в нынешней журналистике. Это не моя журналистика. Кто-то скажет, что я представитель советской журналистики, взращенной в условиях административно-партийной цензуры. Неверно! Я представитель и сторонник редакторской журналистики.
- Что такое редакторская журналистика в вашем понимании?
- Это когда редактор определяет лицо газеты, ее стиль, направление, тематику.
- А сегодня таких редакторов, вы считаете, нет?
- Сегодня редактор - исполнитель воли тех хозяев, которые стоят за его спиной. А в роли хозяина может выступать и сам владелец, и глава издательского дома.
- За вашей редакторской спиной хозяева тоже стояли. И какие хозяева!
- Ну и что? В те годы, будучи главным редактором, ты сам выстраивал систему взаимоотношений и с ЦК, и с Советом Министров. Это была твоя забота - построить отношения так, чтобы ты получал не только втык, но и поддержку. Когда мы издавали книгу о Толкунове под названием "Дважды редактор", в нее вошла статья, автором которой был Егор Яковлев. Он писал, что Толкунов умел пройти по самому краю пропасти и не свалиться в пропасть. Потому что способен был создать систему противовесов во взаимоотношениях и с Советом Министров, и с ЦК, и с местными обкомами. Сейчас нет ни ЦК, ни обкомов, но умение вести газету, когда на тебя по-прежнему давят со всех сторон, никто не отменял. Я считаю, что главный редактор - это и способность управлять коллективом, и мужество в защите сотрудников, и собственное журналистское мастерство. Но самое главное - это позиция. Ты должен знать, для чего ты выпускаешь номер за номером. Так вот, сегодня я не смог бы редактировать газету, потому что не знаю, для чего. За призывами к развитию нанотехнологий, проведению модернизации я не вижу конкретных общественных целей. Мне понятны причины краха СССР. Я не нахожу никаких тайн и в гибели КПСС, она умерла своей смертью, одряхлела - и умерла. Точно так же умерла своей смертью и либеральная политика 90-х годов. 1998-й знаменовался не только дефолтом, это был кризис системы. А что теперь? Общество потребления с голубой мечтой о загородном доме? Кто четко знает, что теперь, тот может быть главным редактором.