Поделиться
Сегодня наши издательства, как правило, не имеют имен.
Это до революции все знали издательства Сытина, Маркса, Вольфа, Дороватовского и Чарушникова... И это были главные и крупнейшие издательства России. Сегодня названия издательств почти сплошь состоят из непонятных аббревиатур либо из громких, чаще всего иностранных слов. На этом фоне выгодно отличалось иркутское издательство "Издатель Сапронов". Причем не только своим названием.
Геннадию Сапронову удавалось совместить, казалось, несовместимое. Аристократизм и благородство в форме подачи книги и настоящий демократизм ее читательской аудитории. Он издавал произведения Виктора Астафьева, Юрия Казакова, Валентина Распутина, Алексея Варламова, критиков Игоря Золотусского и Валентина Курбатова, переписку Виктора Астафьева и московского дирижера Евгения Колобова... И как издавал!
Книги были скромным (а порой и совсем нескромным) произведением полиграфического искусства. В них чувствовалось безмерное уважение издателя и к автору, и к читателю, и к понятию книги в целом. Возле его книжного стенда на московской ярмарке Non/Fiction, где издатель присутствовал непременно сам, посетители останавливались как вкопанные, замечая сперва искусство полиграфии, затем знакомые каждому российскому читателю имена, а потом поражаясь удивительно низким ценам за всю эту красоту.
Последнюю свою книгу, письма Виктора Астафьева за пятьдесят лет его жизни, он привез в Москву в мае этого года на церемонию премии Александра Солженицына, присужденной посмертно Виктору Астафьеву.
Что будет с издательством теперь? Трудно сказать... Это ведь было не коммерчески выгодное предприятие, а частная культурная инициатива. Но будет очень обидно, если "Издатель Сапронов" исчезнет с издательской карты России. Где 80% издательских ресурсов сосредоточены в двух городах: Москве и Питере. И только 20% во всей необъятной России.
Павел Басинский
Положа руку на сердце, как мы представляем себе взаимоотношения маститого писателя и издателя? Первый творит - второй греется в лучах чужой славы, которую к тому же еще и выгодно продает. Бывает, конечно, и так. Если без взаимной любви.
Гена Сапронов этой любви добивался стоически. Отнюдь не баловень судьбы, он вообще всего в жизни приучил себя добиваться: ни особым здоровьем, ни какой-то бросающейся в глаза харизмой, ни даже громким голосом наделен не был, жил с мамой бедно, покровителей не имел. Зато со времен нашей студенческой юности в середине 70-х не переставал мечтать, что когда-нибудь заработает денег и станет издавать любимого Астафьева.
Несколько лет подбирался к классику, жаловавшему далеко не каждого газетчика. Знакомился, как потом сам признавался, "потеряв страх, преодолевая робость". Говорили, сближались. Несколько лет подряд брал у него большие, эксклюзивные интервью, превратившиеся с годами в беседы близких людей. И все искал, и искал возможность накопить денег - на издание книг, которые снились.
После университета он дорос до главного редактора областной "молодежки", до собкора "Комсомольской правды" по Приангарью, а потом по Монголии, но однажды "телеграф" известил однокурсников: "Сапронов ушел из журналистики в бизнес". Громкая весть, однако, на деле выглядела куда скромнее. Оказалось, он попросту в одиночку взялся торговать железными дверями. Кто-то из наших по этому поводу запустил пафосную шутку: "Константиныч замыкает квартиры, чтоб разомкнуть сердца". Всерьез же в успех этого почти романтического предприятия мало кто верил.
А Гена тихо трудился. Мотался по складам, клеил на столбах объявления… Вдруг незадолго до 70-летия Астафьева звонит:
- Кажется, получается: запускаю двухтомник "Проза войны". Все фронтовые вещи Виктора Петровича объединяем, включая только что написанную "Чертову яму" - первую часть будущего романа "Прокляты и убиты"…
С того памятного 1994-го я наблюдал за его ежемесячными перелетами из Иркутска в Красноярск. За тем, как трудно и радостно вместе с Виктором Петровичем готовили они к печати новые, великолепно оформленные уникальным иркутским художником Сергеем Элояном, книги. Сборник повестей ветеранов Великой Отечественной "Вернитесь живыми", дважды за год переизданный и удостоенный премии Артиады народов России, "Веселый солдат", "Пролетный гусь"…
Сигнальный вариант последней книги, как и предыдущих - такое уж счастливое совпадение - Астафьев получил в день своего рождения, 1 мая. Именно этот сборник рассказов и затесей, я знаю, помогал писателю выкарабкиваться после тяжелейшего инсульта. Это тогда Виктор Петрович сказал: "Теперь у меня есть свой издатель".
Отныне в титульные листы десятков книг лучших мастеров отечественной прозы впечатывались два слова: "Издатель Сапронов". Есть среди них теперь и многолетняя, редчайшего накала переписка Астафьева с друзьями-писателями Валентином Курбатовым, Александром Макаровым. И Курбатова - с Александром Борщаговским… Полные и счастья, и мук мужские послания Гена собирал долгие месяцы - по крупицам. Точно позванивающие на его балконе разновеликие колокольчики, которые привозил домой со всего света.
Именно эта мозаичная работа - автора идеи, составителя, продюсера, дизайнера, редактора, знатока верстки, эксперта по бумаге и полиграфии (он умудрился, по сути, в совершенстве овладеть кучей профессий) - потрясала всех, кто видел, как постепенно, целенаправленно поднимает он сам себе планку. Подарочные издания астафьевской "Царь-рыбы", трехтомник Валентина Распутина, заочный диалог Виктора Петровича и руководителя Новой оперы Евгения Колобова - о Музыке, украшенный диском с записями самых любимых Астафьевым произведений Альбинони, Свиридова, Каччини, Доницетти, Шуберта, Рахманинова, Верди… Все эти роскошно или изысканно аскетично выпестованные книги, бравшие едва ли не ежегодно главные премии на ведущих российских ярмарках, невозможно было скрывать за стеллажными стеклами. Их не хотелось выпускать из рук, хотелось читать, перечитывать. И с трепетом вновь возвращаться к предисловию.
А ведь одновременно Гена мог обнаружить в глубинке и издать никому не известного молодого земляка-поэта. Или выпустить трогательно-экстравагантную книжицу баек и шаржей народного артиста, любимца иркутских театралов... А еще, было время, он впрягся в придуманный им же самим проект: по вечерам и ночам редактировал единственную в Сибири литературную газету "Зеленая лампа", пытаясь объединить всех своих друзей, оказавшихся по разные стороны искусственных - он в этом был убежден - "баррикад".
Он все время кого-то с кем-то объединял, причем, так ненавязчиво, что даже случайно попавшим в его орбиту начинало казаться, будто они никогда и не были вне этого круга. И для каждого из них становился поддержкой в обычной жизни - с ее неустроенностью, обидами, болезнями и трагедиями.
Он слишком хорошо знал, как тяжела жизнь. Несколько лет назад их с Леной любимого сына, интеллигентного, в строгих очках, рядом с домом остановили два пьяных подонка. И тупо забили до смерти…
Он выкарабкался. И продолжал - не для себя, для других - придумывать бесконечные фестивали, литературные посиделки и путешествия. Организацию очередного - давно лелеянного Валентином Распутиным хождения за три рукотворных ангарских моря - тоже взял на себя. Заехав в Красноярск после грустного этого плавания по местам, давно затопленным или еще ожидающим своего печального конца, они рассказали мне о своих впечатлениях - для "Российской газеты". Заметка вышла. Два пятиколонных снимка к ней, сделанные Геной, - его последняя журналистская публикация.
В тот жаркий июльский день он и умер. Внезапно. Только-только перевалив всего-то 57-летний рубеж. Купил утром газету. Провел удачные переговоры. Поехал на дачу. Сделал, как всегда, миллион звонков - планов было немерено. Сел с супругой, дочерью, зятем и внуком среди цветов почаевничать…
Валентин Распутин, писатель, Иркутск:
- Могу сказать безо всякого преувеличения: не стало одного из самых лучших издателей России, милостью Божьей издателя…
Он выпускал книги с радостью - и больших писателей, и начинающих, и наших, сибирских, и из других российских краев, и "взрослых", и "детских". И авторы преклонялись перед ним, а книжки сразу расходились по рукам. Сделаны они были мастерски, но при этом Геннадий не назначал большую цену. Мы в последнее время много ездили с ним. По Вампиловским местам, по области, по Бурятии, бывали и в Москве, и в Красноярске, даже в Монголии, где он издал мою книгу на монгольском языке. Везде я видел благодарного читателя. Иной человек держит в руках выпущенный Сапроновым томик, облизывается, а купить не может - тогда Гена просто дарил книжку. И в библиотеки передавал, много передавал…
Савелий Ямщиков успел позвонить его супруге из реанимации - просил держаться, а вскоре ушел и Савелий. Две такие потери - одна за другой… Я, когда узнал, - я просто упал, я не знал, что делать…
Лев Аннинский, писатель, Москва:
- Меня потрясла смерть Геннадия Сапронова. Природа не должна была так поступить с ним, ибо природой же он был так создан, так оснащён энергетически, душевно и интеллектуально, так задуман и выполнен, что природа просто обязана была даровать ему долголетие.
Когда в 2002 году я с ним познакомился (он брал у меня интервью в рамках Байкальских поэтических встреч), я заметил полное отсутствие у него журналистского нахрапа и показной хватки, зато почувствовал скрытую тяжесть его раздумий и чувств.
Когда мы познакомились поближе (во время нашей поездки по Сибири с презентациями моей книги), я оценил образ его действий: зарабатывать на дверях, замках и прочих железяках и вкладывать всё заработанное в увековечение слов.
Когда на изданных им книгах стала привычной марка "Издатель Сапронов" и обнаружился в ней пифагорейский секрет (число букв в том и этом словах равное), я понял, что судьба дала ему исполнить назначение: он стал одним из лучших издателей в истории России.
Спасибо судьбе за то, что она дала ему это сделать.
Зачем она так рано забрала его от нас?
Валентин Курбатов, писатель, Псков:
- Почему-то тотчас после звонка иркутского художника Сережи Элояна, при первом вскрике сердца, еще до осознания настоящего ужаса утраты, вспомнил, как семь лет назад мы были с Геной и руководителем московской Новой оперы Евгением Колобовым в Перми. Были счастливы, ездили в Чусовой, где начинал свой путь Виктор Петрович Астафьев, бегали по кладбищу в поисках могил родных Виктора Петровича и Марии Семеновны. И нашли все, и были радостно возбуждены, словно привились к какому-то крепкому древу жизни. И пока ехали обратно в Пермь, жадно строили планы, как отныне будем братски едины. И Гена уехал с Женей в Иркутск поездом. А через несколько дней, когда я только-только вернулся, Гена, давясь слезами, кричал в телефон: "Женя умер! Женя умер!". И слышно было, как он не понимает происшедшего.
Вот и тут, не понимая, отторгая сердцем, я почти не верю Сереже: кто умер? Гена? Гена? С которым мы простились три дня назад в планах и счастье общей долгой работы, который звонил мне день назад с подтверждением этих планов?
Он знал цену русской книге и служил ей с редкой нравственной чистотой. Он крепил своими изданиями и писательское сердце в час, когда большие художники, уставая от цинизма времени, умолкали в бессилии. Так выходил у В.П.Астафьева "Пролетный гусь" - последняя книга, которую он держал в руках, ухватываясь за нее, как за обещание воскресения. Так появлялась у В.Г.Распутина повесть "Дочь Ивана, мать Ивана, а потом державшие его сердце книги "Сибирь, Сибирь" и "Земля у Байкала". И как были прекрасны эти издания, как художественно совершенны: и астафьевские "Царь-рыба" и "Крест бесконечный", и четырехтомник лучшей прозы Распутина, и военные повести "Вернитесь живыми", и альбомы Ю.Селиверстова и С.Элояна. Он издавал Е.Носова и Ю.Казакова, Б.Шергина и К. Воробьева, чтобы мы не забыли себя и чудо родной речи. Сейчас читателя еще ждет встреча с самым полным трудным, жестким и доверчивым по-русски открытым томом переписки В.П.Астафьева "Нет мне ответа…"
Это у Геннадия Сапронова родился прекрасный замысел литературных вечеров "Этим летом в Иркутске", на которых выступали И.Золотусский и А.Варламов, В.Толстой и А. Шолохов, М.Кураев и В.Костров. И всякий раз зал был переполнен - так верно угадана была тоска по живому русскому слову, так высок был ответ на эту духовную жажду.
Как же паутинно тонка и ненадежна жизнь! Как подлинно смерть выбирает лучших. И как заботливо готовит нас к утрате. Так 18 лет назад мы простились с Юрой Селиверстовым в надежде завтра "перевернуть мир", а через три дня мой товарищ звонил мне: "Неужели я скажу тебе это первым?" - так стремительно улетел Юра в небо. Так улетел Женя Колобов (как прекрасна была его Новая опера в последних Литературных вечерах!) - только улыбнулся тогда, вернувшись из Иркутска, жене: "Всё в порядке"…
Так Гена улыбнулся внуку, помахал уезжающим детям - и через минуту…
Так они уходят - лучшие русские дети на самых высоких порогах, в счастливый час полноты, что-то таинственно завещая нам. Может быть, силу жизни, которой нам так не хватает, мужество сопротивления и святую любовь к Родине.
Мы успели за конец июня - начало июля навестить родину Гены, его жены Лены, родину Юры Селиверстова и Вали Распутина. И Гена так странно сказал мне: "Ну вот, ты видел все наши родины", словно завещал мне память о них, как условие быть человеком на горькой русской земле.
Я помню, Гена, я помню.
Агнесса Гремицкая, бессменный литературный редактор Виктора Астафьева, Москва:
- Гену прислал ко мне Виктор Петрович году в 91-м, когда Сапронов решил стать издателем, начав с двухтомника Астафьева "Проза войны". С тех пор - почти 20 лет дружбы с этим удивительным человеком высочайшей культуры, широчайшего кругозора, любви к большой литературе, прекрасному русскому слову.
Когда Геннадий Константинович приезжал в Москву, наш дом становился его домом, его "Смольным". Энергия переполняла его, свои замыслы он непременно воплощал в жизнь. И еще у него было великолепное качество: объединять людей. Гена создал команду единомышленников, готовых продолжать его дело. Вечная ему память.