Православный мир прощается с Алексием II

В пятницу, 5 декабря, в 9 часов утра в своей резиденции в Переделкино скончался Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II - наконец-то можно, не оглядываясь на притесняющую светскость журналистских обычаев, писать его церковный титул полностью - был обречен на память и славу. В столь высоком пастырском звании он посетил сей мир "в его минуты роковые".

Роковыми были даже не минуты - годы его пастырского служения. Крушение старого социального строя. До крови доходящие конфликты на пороге нового. Невыносимые трудности жизни, казалось, окончательно превратившейся в выживание. Внутренние изменения людских душ, потрясающие не меньше, чем изменения внешние. Причем в прямо противоположных направлениях - резкое падение вниз и резкая устремленность вверх ("там, где умножается грех, преизобилует благодать").

Он начинал, когда в стране были редкие храмы и 2-3 чудом уцелевших в советское время монастыря, а завершал свое первосвятительское служение, когда было открыто более 15 000 храмов и 769 монастырей. Когда количество повернутых сердечной симпатией к православию людей по всем социологическим замерам превысило половину населения страны (в 1990 году к православию себя относили 24 процента россиян, в 2005 году - 62). Когда два разделенных историей крыла православия - отечественное и зарубежное - стали одной Церковью.

Умные комментаторы подчеркивают, мы еще не понимаем масштаб события - уход такого Патриарха.

Но мы уже понимаем масштаб его личности, обозначившийся еще при жизни.

Этот масштаб не меряется привычными мерками, обычно употребимыми к известным фигурам политики и культуры.

Первое лицо, глава, Первоиерарх Церкви на самой высокой ступеньке управления сохранял смирение как обязательное и неотъемлемое свойство христианина.

Всегда была заметна его монашеская отделенность от пустых сует мира сего, тот необходимый духовный зазор, без которого Патриарх - не Патриарх, а лишь эффективный менеджер.

Зримой была его молитвенность.

Особенной была его культура, по прямой наследующая старой русской, дореволюционной аристократической своей линии.

Чист и необычен был его язык, лишенный привычных постсоветских мэканий и бэканий. При этом он никогда не заигрывал и не искал симпатий у того, с кем говорил. Но говорил спасительное "должное", и это "должное" само пролагало себе путь к сердцу.

Он не заводил любимчиков ни в какой среде, был ровен и уважителен, по-отечески ответственен. Не столько равноудален, сколько равно приближен.

Из каждого его молитвенного движения, выбора и поступка рождался образ Патриарха как такового и утверждалось его место не только в Церкви, но и в обществе, во всей современной жизни. Образ этот в значительной мере был стерт, а место пусто - след притеснения Церкви атеистической гос идеологией держался у нас до интронизации Патриарха Алексия, и вся деятельность Патриарха Пимена, конечно же, была жестко ограничена и существовала строго в пределах церковной ограды.

При Алексии II фигура Патриарха стала общественно значимой. И соцопросы не раз показывали, что все это время никакие другие общественные институты - по авторитетности - и близко не находились рядом с Церковью и Патриархом.

След его образа будет держаться сквозь долгие годы и задавать многое, включая выбор следующего Патриарха.

"Лидеры мнений", диктаторы мод морщились от незнакомой стилистики поведения, она им казалась излишне формальной, церемониальной и т.п. А он упорно дистанцировался от позиции скорого злободневного комментатора всего на свете. Но иногда под весом патриаршего молчания событие теряло свое зло быстрее, чем под прессом избыточных словоговорений. Он каждым своим шагом напоминал нам, что Литургия превыше протестных метаний, молитва, сочувствие и любовь к людям важнее пузырящегося гордыней успеха.

В основе победности того пути, который Русская православная церковь прошла под его водительством за последние два десятилетия - христианское ядро его личности.

Он напоминал о христианских ценностях на главных европейских трибунах, ему рукоплескали. А председатель ПАСЕ, католик Рене ван дер Линден не по протоколу привез на встречу с Патриархом младшего сына.

Последнее лето Патриарха словно подтверждало триумфальность его 18-летнего Первосвятительского служения. Теперь уже кажется промыслительной та волна упорного, несокрушимого скандирования "Наш Патриарх - Алексий!", которой летом этого года его встречала колыбель нашего православия - Киев. Киев, чью веру украинский президент планировал выдернуть из Русской церкви аккурат к 1020-летию Крещения Руси. Зря планировал - на Владимирской горке волна любви и славы зримо касалась лишь Патриарха Алексия, а вовсе не запланированного к чествованию патриарха Варфоломея. И не местных политиков, разговаривающих на Литургии о холодном пиве.

А в конце той тяжелой поездки в Киев он вышел к журналистам со словами благодарности и "по-домашнему" - без клобука, в голубом подряснике, и опершись на кресла самолетного салона, говорил всем нам необходимые слова - об общем деле и его правде. Он не летал в отдельных салонах повышенной комфортности, как любят летать главы разных почкующихся при Церкви фондах.

И во время традиционной (последней, как выяснилось теперь) предпасхальной встречи с журналистами он также разговаривал с нами, чуть склонив седую непокрытую голову. И пока любимица православного журналистского пула, корреспондент ИТАР-ТАСС Лена Дорофеева задавала первый вопрос, я все никак не могла отделаться от мысли, что вижу перед собою не Первосвятителя, а простого, но отмеченного святостью монаха из далекого монастыря. Из тех, к кому едешь за тысячу километров, не находя опоры ни в каких житейских премудростях. Чтобы выплакаться. Разобраться. Найти защиту от духа злобы. Ухватиться за что-то надежное. Да хоть бы и быть спасительно отруганной.

Перед той встречей я спросила у отца Владимира Вигилянского: "А если я подарю Святейшему Патриарху цветы, это не нарушит протокол?" "Конечно, нет", - хором ответили отец Владимир и эмоционально непроницаемый, но вечно спасающий отметившихся неблагообразным поведением журналистов охранник Патриарха Герман.

Для меня это был повод ему поклониться, "овеществить" уважение и любовь.

Не хочется присоединяться к тем, кто видит в столь большой потере - только печальный знак для России: такие великие фигуры покидают нас - Солженицын, и вот Святейший Патриарх.

Но ведь по свидетельству греческого митрополита, сослужившего ему во время последней его Литургии в Кремле за день до кончины, Патриарх был радостен на этой своей последней службе.