Поделиться
Знаменитый франко-итальянский певец, входящий уже два десятилетия в плеяду теноров-"абсолютов" современной сцены, Роберто Аланья вновь выступил в Москве. Следуя собственному завету не повторяться, на сцене Светлановского зала Дома музыки он блеснул в разных ипостасях - от сержанта Хозе и любовника Альфреда до исполнителя фольклора.
Организаторы московского концерта культивировали самый расхожий имидж Роберто Аланьи как "Дон Жуана оперной сцены", поскольку мало кто на современной сцене может быть конкурентным ему по обаятельности мужской харизмы, страстности и искренности в проявлении чувств, нежности и лирической силе голоса. Неудивительно, что Аланью боготворит женская аудитория всего мира, устроившая в Светлановском зале совершенно неакадемический прием своему кумиру.
Многочисленные поклонницы тенора еле сдерживали себя на концерте, чтобы не выскочить на сцену и не задушить его в объятиях, кричали, визжали, бросались с программками за автографами, а душка-"жуан" обаятельно отрабатывал свой имидж, успевая между вокальными номерами расцеловать дамские ручки, щечки, подписывать программки и послать приветы балконам, откуда неслись неистовые вопли восторга.
В подобной атмосфере, накаленной готовыми эмоциями зала, не слишком важно было, что и как именно исполнял певец. А он был не в безупречной вокальной форме. Не шли у него в этот вечер верхние ноты, которые он уводил в беззвучное пиано, а в дуэте Фауста и Маргариты из оперы Гуно "Фауст" Аланья и вовсе перешел на фальцет, срезав всю кульминацию номера. Таких несовершенных эпизодов на концерте было достаточно. Публика могла бы почувствовать разочарование, но в случае с Аланьей это трудно представить. Он просто излучает обаяние. Красота тембра, чувственный звук, так естественно выливающийся из глубины его натуры, темперамент, напоминающий опасную энергию дремлющего вулкана, готового прорваться внезапной вспышкой, - все это константы аланьевского артистизма, ценные сами по себе.
Выступая в концерте с Леонтин Вадувой, румынской сопрано, обаятельной Джульеттой из их совместной известной записи спектакля Covent Garden "Ромео и Джульетта" Гуно (1994), Аланья галантно давал возможность своей партнерше быть в центре. Он картинно любовался ею, наблюдая за ее аккуратными, мягкими колоратурами в Адине из "Любовного напитка" Доницетти, нежной линией голоса в Микаэле из "Кармен", возбужденной фразировкой в Маргарите из "Фауста" и даже за несовершенными верхними нотами, которые ей приходилось брать исключительно нажимом. Аланья интригующе улыбался с прищуренным глазом, напоминая дремлющего льва, давшего возможность жертве поиграть, а потом внезапно вырывался темпераментными репликами, полностью захватывал зал драматическими красками голоса или легчайшим, как касание, пиано.
Сюрпризом для публики стала ария Ленского из "Евгения Онегина", которую Аланья спел с такой страстью, что привычные исполнительские каноны с педалированием предсмертной ностальгии героя обрушились. У Аланьи вышла предсмертная агония страсти - жар желания, призыв любимой, апофеоз чувственности. Причем его русский язык оказался менее корявым, чем можно было ожидать, особенно после маловразумительного выступления Вадувы с арией Татьяны (сцена письма).
Завершилась программа парадом "бисов", где кроме трафарета по случаю "Застольной" из "Травиаты" Аланья и Вадува блеснули в фольклорном амплуа, оставшись, наконец, без прямолинейного и нестерпимо фальшивого сопровождения оркестра "Русская филармония" под управлением Александра Сладковского. И тогда Аланья из глубины сцены, из недр оркестра, где он укрылся в группе ударников, возбужденно открыл под архаичный ритм свою исконную сицилийскую породу - гордую, темную, страстную. Ту породу, перед дикой и суровой красотой которой меркнет любой Дон Жуан.