Поделиться
Кажется, что современный человек совершенно неинтересен современному театру. В поисках самоидентификации и идентификации современности 18-й Международный фестиваль "Балтийский Дом" выбрал тему "Анатомия театра" - еще одну попытку разъяснить время.
"Кармен. Исход" Андрея Жолдака - про время, но без нас во времени. Люди, наполняющие его опус, из кожи лезут вон, чтобы просигнализировать о своей современности, но мы их не узнаем. Трудовые будни проститутки по имени Кармен или тарантиновский хорор, отснятые на видео, вызывают мучительную зевоту. А в пластических этюдах живой Марии Мироновой, якобы исследующей тему абсолютной свободы по ту сторону нравственности, теряется крупная актриса.
Действо про великую обольстительницу воспринято "Балтийским Домом". Посмотрим, что с обольстителем - Дон Жуаном. Новый селекционер от режиссуры Гжегож Яжина, скрестив на сцене драматического театра ТР WARSZAWA оперу Моцарта с пьесой Мольера, демонстрирует очередной "евростандарт" под названием "Джованни". На сцене - современные витрины, апартаменты, живой музыкальный квартет и несколько потертый герой - Джованни с красавцем Лепорелло.
Небольшие оперные инъекции безжалостно выдают ущербность происходящего на сцене, доводя его к концу до полнейшего абсурда. Порой кажется, ария идет невпопад - столь глубока пропасть между Большим временем классики (Моцарт-Мольер) и нашими буднями. Ни страданий, ни рефлексии нет. Из трагедийной ситуации нет-нет да и покажется хвостик новой свинократии. Контрапункт поразительный: музыка, звучащая сама по себе, обнажает суету под названием жизнь.
Джованни Анджея Хиры неимпозантен и невыразителен. Только однажды, обтянув лицо белым шелком, он начинает казаться личностью значительной и загадочной, Чайльд Гарольдом - когда грабил честь женщины и это ей нравилось. Этот траченный молью наездник существует на рефлексе победителя, таким оставаясь и за гробом. Жизнь, смерть и ад в этой версии "Дон Жуана" предстают как совмещенный санузел.
В финале у Яжины Джованни усаживает убитого им командора за стол и начинает пир. Обращаясь к сидящему покойнику, он вливает ему в глотку вина, остатки допивает сам. Распаляясь от еды и вина ровно так же, как распаляется от женщин, он начинает пожирать все подряд, икая и отрыгивая, пока не задохнется. Вот тогда встрепенется командор, и под его пение постепенно заполнится комната участниками спектакля, которые, не зная, что мертвы, примутся дружно пожирать остатки со стола. Симфония чревоугодия становится аллегорией. Так Яжина, бывший ученик богословия, борется с недугом общества потребления, уравнивая грех господина Джованни со всеми смертными грехами человечества.
Немногим на фестивале посчастливилось увидеть камерный спектакль "Юдифь" в постановке итальянца, живущего в Дании, Эуженио Барбы. Его Один театр (Северная театральная лаборатория) существует уже 44 года, но в Петербурге впервые. Театр польский и древнеиндийский, театр жестокости Арто и биомеханика Мейерхольда, наконец, великая трагическая актриса Алиса Коонен - вот что перевернуло в свое время художественное сознание молодого экспериментатора, заложившего основы театральной антропологии. Велико влияние на него идей Ежи Гротовского, о котором Питер Брук сказал: "Что его работа дала актерам? Она произвела серию шоков".
Что-то близкое шоку пережили свидетели увиденного спектакля Барбы на Малой сцене "Балтийского Дома". К моноспектаклям многие относятся сдержанно. Только не к "Юдифи" - столь глубока, сложна, изысканна в мастерстве ее исполнительницы - Роберты Каррэри - ткань спектакля. Пока рассаживались зрители, она, одетая в шелковый кумачовый халат, тихо кружила по сцене. Голос. Волосы. Цвет. Свет. Все важно в этом ритуальном акте. Спектакль о спасительнице иудеев от ига Навуходоносора начался.
Сказание гласит, что дожила Юдифь до ста пяти лет. И все годы она неутомимо перебирала в памяти события прошлого. В ритуальной форме передает актриса психологическое состояние своей героини. Гордость и ужас, душевная боль и любовь выражены в ее пластическом рассказе (ощутимо увлечение режиссера традиционным индийским театром катакхали) с элементами танца, пения, речитатива. Никакого грубого героического попрания ногой, никакого злорадства: все тоньше, интимнее, глубже. Голос звучит так, будто льются с небес псалмы Давидовы. Интонация голоса безбрежна, а итальянский язык кажется верхом совершенства и красоты. Это завораживающее действо для посвященных. 20 лет этому чудо-спектаклю. Он жив, как живут многие традиционные искусства Востока - японский театр "Но" или пекинская опера. Благодаря ему ощущаешь себя вне времени. Это дает надежду, что потеря самоидентификации в театре зависит и от театра тоже.