Поделиться
Этого разговора я добивался ровно год, но актриса, даже не дослушав до конца мой взволнованный монолог, бросала трубку.
- Нонна - это характер, за тебя просить не буду, - говорили мне многие знаменитости и смущенно разводили руками. Залпом прочитал ее книжку "Не плачь, казачка" и нашел в ней несколько точек, на которые, по-моему, нужно было надавить в первые секунды разговора с Мордюковой, чтобы не бросила трубку. Получилось.
- Пиши адрес: Осенний бульвар... - лился в телефонную трубку ни с чем не сравнимый голос Нонны Викторовны. Сказать, что я волновался, - не сказать ничего, меня трясла предательская дрожь. А она встретила меня на лестничной площадке, в простецкой кофте и низко повязанной косынке. И через пару минут знакомства мне казалось, что предо мной моя рано умершая деревенская мама. Ни какая не звезда, а просто родня с такими до боли знакомыми нотками в голосе. А в глазах тепло, тепло...
Простой народ с большой буквы
Российская газета: Нонна Викторовна, вас журналисты любят и боятся одновременно. Существует мнение, что интервью с Мордюковой дается нашему брату непросто.
Нонна Мордюкова: Не в обиду вам будет сказано, я часто не знаю, о чем с журналистами говорить. Потому что порой спрашивают полную ересь. Звонят отовсюду, и я часто кидаю трубку и говорю: вас тучи, а я одна. Спать ложусь и думаю: слава тебе, Господи, и сегодня от интервью отделалась. Хотя у нас есть актрисы, ночью разбуди, они побегут интервью давать. А я журналистам столько планов понарушила, они понапланируют, а я подумаю-подумаю, да и пошлю их к черту. Так некоторые сами все выдумывают. Могут написать от моего имени, что Нонна Мордюкова сказала, что всегда будет молодой. Читаю - в ужас прихожу. Да я про здоровье всегда с большой осторожностью говорю. Не знают, чем меня достать. Все спрашивают, есть ли у Тихонова мигрень.
И никто никогда не спросит меня как простую русскую бабу. Про народ никто не спросит. Никаким думам-пумам это неинтересно. А мы живем только на одном кислороде - простой русский народ. Ну запомните вы это!..
Я это говорю на всех высоких сборищах и в глаза, мне-то их чего бояться? Он сегодня министр, завтра не министр, а я 50 лет Мордюкова. Я и роли такие играла, в них всегда был простой русский народ с большой буквы. Все равно думаю, что пробью я эту линию. Когда фронтовик с сухими ключицами не может себе цигарку купить, какую ему хочется, - а у него это последняя радость в жизни! - когда я это вижу, мне плакать хочется...
Хотела одну актрису нашу кольнуть, которая все на американку, на звезду какую-то хочет быть похожей, и в сельских клубах у нее, видите ли, голова кружится, но промолчу.
А моя звезда - "Нонна" - уже где-то летает. Малая планета, которую назвали моим именем - летает. Я не думаю о том, что вошла в десятку актрис века. Когда не думаешь, оно все само на тебя валится.
Для меня наша тетка старэнька, с одним зубом во рту, главнее всех. Она такие перлы говорит! Перепечатайте ее мысли на самой дорогой рисовой бумаге в Германии или Финляндии, где самая лучшая полиграфия, и сделайте по ней программу нашей жизни. То, что говорит та тетка, - это и есть литые зерна нашей жизни.
РГ: Ну, часто этих теток с "литыми зернами" жизни не слышит никто... И власть не замечает.
Мордюкова: В этом трагедия жизни. Когда я училась в школе, я видела, что в старосты класса шла не самая умная девочка, но с большим бантом, которую к школе подвозили на отцовской машине.
А была у нас в классе девочка по фамилии Симонова, тихая, худенькая, кадычок у нее торчал, двоечница она была страшная, сидела всегда на последней парте. Жили они очень бедно, у нее была такая торба через плечо, на которой была привязана калиновая кисть. Так вот, эта девочка была помешана на стихах Некрасова, и, когда приезжало большое начальство, учительница просила ее прочесть что-нибудь из Некрасова. Она тихо читала. Шейка у нее была тоненькая, торба и калиновая кисть... Помню, заканчивала она всегда жалобно-жалобно: "Как на соху налегая рукою, пахарь заду-у-у-умчиво шел полосою". Учительница злилась и говорила: живей читай. А она отвечала: "Так тяжело же ему..." Может, и сам картежник Некрасов не понимал так написанное им, как эта девочка. И когда я сегодня вижу, как какой-нибудь Жириновский пытается петь патриотические песни, сразу вспоминаю эту девочку.
Люди сотканы из мелочей
РГ: Вы играли в фильме "Мама" мать-террористку, которая организовала угон самолета и в конечном итоге погубила своих же детей? Трудно было в таком образе?
Мордюкова: Мать в каждом своем поступке, любыми красками, делами, словами, любую канитель затевает только ради того, чтобы помочь своим детям. Будь то фильм, будь то жизнь или спектакль. Цели матери всегда одинаковые - кинуться, спасти свое дитя. Я не раз играла мать, и в каждой работе был один и тот же позыв - спасти свое дитя. А краски были разные, их я с режиссером всегда находила. И в этой картине так. Я долго не могла понять, почему она решилась угнать самолет, а пока не могу понять поступок, мне трудно играть. Спрашиваю Дениса Евстигнеева, режиссера: зачем они угоняют самолет? Он не может мне объяснить, на потолок смотрит, как будто что-то там шукает. И вдруг звонит Эрнст, я думала, что это имя, не знала тогда, что его Константином зовут... И я ему: "Вы знаете что, Эрнст, я вас уважаю, но объясните мне, зачем угоняют самолет?" Он мне отвечает: "Нонна Викторовна, мы вам заплатим в долларах", - и называет сумму... И у меня внутри что-то екнуло. Представляете, какие мы сволочи?.. Но говорю Эрнсту: пусть все-таки приедет автор и объяснит, зачем они угоняют самолет. Но никто мне ничего добром не объяснил. Как сообразила сама, так и сыграла. На той картине я прибарахлилась, купила шубу норковую и две машины - стиральную и посудомоечную, правда, как пользоваться ею, так добром и не знаю. Прибогатела и купила даже мягкую мебель. Себе барахла купила - костюм, туфли, сапоги. Так всегда я с техникой не в ладах, помню, когда была в Америке с картиной "Комиссар", меня поселили в гостиницу "Медиссон-Америка", так там весь номер был какими-то кнопками напичкан, я боялась к ним прикоснуться, так и жила, ничего, кроме душа, не включала.
РГ: В этом фильме видно, как искра пробегает между вами и молодыми актерами - Мироновым, Машковым?
Мордюкова: В этом плане работа была у нас счастливая. Когда ты будешь постарше - ты поймешь, что возраст не имеет значения. Слово, которое я вам произнесу, оно литературное и поэтому дозволенное, ну, если захотите - вырежете... Одна наша актриса спросила: Нонк, ну б...во летает по съемочной площадке? Летает, отвечала я...
Машков каждую весну женился. Он человек талантливый - ему дай поговорить. Он подсядет ко мне, за руку возьмет и говорит, говорит. За руку держит, а я руку выдергиваю. А самой приятно... Все это в поступках, в словах. Я вижу мелочи... А люди сотканы из мелочей. Я понимала, что ничего такого нет и не надо, что между нами разница в возрасте двести лет... Но был азарт, а я очень азартная.
РГ: Вы работали со многими мастерами нашего кино, с Никитой Михалковым например...
Мордюкова: Никита, он, во-первых, на двадцать лет моложе меня. Когда мы работали в картине "Родня", он был такой вздорный красавец, с нефтяными, втягивающими глазами. Образованный мальчик, его хорошо образовали в светском доме. Я это приветствую, и, честно говоря, как только я появилась в Москве, меня всегда притягивали мальчики из интеллигентных семей, с дворянской кровью. Это было дополнение к сексу. Хотя тогда об этом и речи не было. Никита как раз такой. Я никогда не влюблялась в плечи, в глаза. Поступок! Вот что для меня всегда было главным. Сказанул что-нибудь, и вот думаешь: ах ты скотина. Фраза. Образованность. В одного идиота влюбилась только потому, что он Байрона читал на английском языке.
РГ: Но вот Шукшин ведь не из дворянской семьи...
Мордюкова: Если бы вы пообщались с Шукшиным, или с Никитой, или с его братом Андроном Кончаловским, то вы бы поняли, что на свете есть одна дорожка, одна межа, на которую с неба капнуло и оросило. Мастеровитость Кончаловского переходит все грани. Он не просто актер, он не просто режиссер, он - сама мастеровитость, все вокруг излучает влюбленность в него. Когда в зале заж жется свет, он уже неинтересен. Но пока свет погашен, его мастеровитость несет в себе какую-то даже сексуальную энергию. И он раньше всех завладел возможностью поболтаться по земному шару в хорошем смысле этого слова, потому что его толкал талант.
Бронхами рыдать
РГ: Но вы-то тоже натворили на нашей земле?
Мордюкова: Мой кислород, моя жизнь - та моя девочка с торбой и наши бабы, которых я играю, - я без этого жить не могу. После фильма "Родня" я не снималась 18 лет. 18 лет дышала без кислорода. Я за эти годы перечитала массу сценариев, была прилежный чтец. Но моего ничего не было. Девочки с торбой не находила.
А тетку в тельняшке с цигаркой в зубах, которая наливает девочкам водку в заляпанные стаканы, я не буду играть никогда! Значит, такая моя судьба - остаться в памяти зрителей той, которой я была.
РГ: Что вас отталкивает в людях?
Мордюкова: Скупость. В мужике это уму непостижимо.
РГ: А притягивает?
Мордюкова: На первом месте - юмор. Если бы вы были знакомы с Мишей Талем, знаменитым шахматистом, были бы в него влюблены, как и я. Его жена была актрисой Театра киноактера, и случилось так, что ее уволили из театра. Мы пошли в гости к нашему генеральному директору "Мосфильма" Ивану Александровичу Пырьеву, а Пырьев был скверный шахматист (ну, то есть парковый, которые любят в парке играть), но за шахматы готов был родину отдать. Так вот жена-актриса просит: "Мишка, проиграй ему! Он меня на работу возьмет". Он не проиграл. Когда жена обиделась, Таль, посасывая "Беломор", ответил: "Лор, я не мог. Он так плохо играет..."
РГ: А вас юмор спасал в жизни?
Мордюкова: Нет, юмор как спасение - это схема искусственная. Уж когда плохо, надо бронхами рыдать, а не юморить.
РГ: Нонна Викторовна, что вы думаете о сегодняшнем состоянии кино?
Мордюкова: Почему упал кинематограф? Раззявили огромные ворота и сказали - за-а-аходи. Все без разбора. И пошло! А в это время параллельно поступил в продажу цианистый калий - современное телевидение. И все в него полезли. Всем хочется сказать: какой я умный, был в нафталиновом сундуке, на телевидении. И жена меня увидит. И любовница. И дети будут кушать кашу и тоже увидят. И все посинеют от счастья. Телевидение, оно неверное - там вырезали, там смонтировали. Я всегда выбираю, к кому идти на съемку. Познер позовет - я пойду, там будет пинг-понг, это интересно. Газетный журналист Леонид Павлючик позовет, тоже пойду. Знаю их профессионализм, уровень. А вот к Урмасу Отту сходила - пообщалась, не пожалела, но больше не пойду. Он плохо знает нашу жизнь.
Колхозница, но человек искусства
РГ: Вы были свидетельницей исторических событий последнего времени...
Мордюкова: Мое окно выходило на Белый дом, помню, подошла пушка, как гукнула - и четвертинка Белого дома отвалилась. А она гукала до тех пор, пока половина окон не повылетала. А пацаны, дураки-подростки, лезли туда и гибли. Люди ведь не понимают, почему на них едет танк, почему их, молодых, должны убивать? Или Чечня... Я все понимаю, я выросла рядом с ними, знаю и уважаю эти обычаи. Но почему многие наши ребята только там, на войне, у врагов научились, что старшим надо места уступать?
Я москвичкой себя никогда не чувствовала. Я до сих пор люблю запах навоза. Когда проезжаю, чувствую - вот коровкой пахнет. Сразу маму свою вспоминаю.
РГ: Какой была ваша мама?
Мордюкова: Колхозницей, но человеком искусства. Я вся в нее. Помню такой случай. В Большом театре проводился Всесоюзный конкурс сельской художественной самодеятельности, в котором принимала участие мама с сестрами. Но мы-то сильно и не пели, только дома, по совхозам. Мама-то была неграмотная колхозница. А меня выключили из выступления. Сказали "Нонна - профессиональная актриса". Смотрю я на маму - она и радостная, и нерадостная. Ну, сорок семь лет бабе было, что это, возраст? Ну, детей много? Ну и что? А в Большом театре все посъехались, понавезли деревенских клунков, кошелок, платков - вот среди всего этого моя мама какая-то смурная. Вижу, шатается, сил нет... Спела она в тот вечер как богиня, у нее альт был необычайной красоты. Но после выступления сказала: "Знаешь, доченька, я больше не буду участвовать в этом конкурсе, чувствую, что меня заберут в больницу, и я с нее не выйду.." Говорит: дочка, я, наверное, умру, у меня что-то нехорошее. А в глазах у нее столько горя. Вскорости ее и не стало, рак ее проклятый съел. Веришь, мне ее до сих пор не хватает...
РГ: Правда жизни - ваша главная роль?
Мордюкова: Я сейчас скажу слово не литературное, но я его очень люблю. Я лазаю по тем ролям, которые ТЕ, наши. А которые НЕ ТЕ и не наши, там моей ноги не будет. Бузу всякую про женщину, которая носит название "мама", играть не буду. От многих ролей приходилось отказываться, ну и что? А я вольная, я с Кубани. Знаешь, почему ты сегодня у меня в доме? Потому что ты деревенский, и мама у тебя доярка - дыхание у нас схожее. Для меня это самое главное в жизни. Мне с утра звонил один крупный издатель, просился в гости, какие-то фотографии ему мои нужны. Отказала. Достоевский гений был - виньеточка спереди и виньеточка сзади, а тут все бросай и ищи им фотографии.
РГ: Вы написали книгу "Не плачь, казачка", в ней чувствуется ваше особое отношение к казакам.
Мордюкова: Казак для меня... социально-загадочный. Для нас казаки сначала были свет в окне, но в последние годы у казаков непонятная миссия. Разве казак ради крупного плана в телевидение полезет? У казаков такая вера, такая стойкость... Но это не востребовано. Поэтому сегодня на московских улицах больше ряженых казаков. Как-то на пароходе я посмотрела, как перепившиеся казаки жгли деньги, и мне хотелось заплакать, это не казаки.
Казакам надо разобраться - кто мы сейчас? Для чего живем? Чтобы с золотых часов смотреть, который час...
От автора
Сегодня 40 дней, как не стало Нонны Мордюковой. Эта встреча состоялась 19 августа 2002 года, но по не зависящим от меня причинам тогда это интервью так и не было напечатано...