Поделиться
Последний роман живущей в Израиле русской писательницы Дины Рубиной "Почерк Леонардо" о трагической судьбе девочки-циркачки, левши, с необыкновенными парапсихическими способностями вызвал самые противоречивые мнения (отзыв обозревателя "РГ" см. в N 105 от 19 мая).
Усталость в конце книги
Эта вещь не похожа на прежние книги Дины Рубиной. Трагизма в ней очень много, а юмора почти нет. Это не та Рубина, к которой привык наш читатель. Но факт есть факт: во всех книжных магазинах Москвы, даже на ее окраинах, роман стойко занимает ряд "самых-самых" бестселлеров. О том, что же такое профессия писателя, о ее последнем романе и новых творческих идеях с Диной Рубиной побеседовал наш корреспондент.
Российская газета: Дина Ильинична, когда возникло стойкое убеждение, что вы писатель?
Дина Рубина: Знаете, тут можно было бы заявить с некоторой долей кокетства, что у меня и сейчас нет стойкого убеждения, что я писатель. Тем более что такие моменты действительно бывают - в особо тяжелые минуты, - да и у всякого литератора они случаются. Но у меня есть определенная точка зрения на то, что считать профессией. Если человек посвящает все свое рабочее время какому-то делу, и это дело его кормит, он имеет полное право считать себя в данном деле осуществленным. С двадцати двух лет я кормлюсь сочинительством, отдавая ему все время, следовательно, я - писатель. Плохой или хороший - не суть важно. Это мое занятие, которым я добываю своей семье пропитание.
РГ: Когда-то писательство было для вас занятием "нелегальным". Родители видели вас только музыкантом, а в итоге роман с литературой превратился в многолетний "законный брак". Но даже в самом счастливом супружестве бывает всякое. Не возникало ощущения усталости, желания сделать паузу, сменить сферу деятельности, вернуться в ту же музыку?
Рубина: Нет уж! Музыка - строгая и ревнивая госпожа, предательства не прощает. Вернуться к ней невозможно - она, как и литература, требует всей твоей судьбы целиком, от рождения до смерти.
Что касается усталости - конечно, особенно в конце дня. В конце книги. В конце вереницы книг. Но начинается утро, меня будит холодный собачий нос, я нащупываю ногами тапочки и плетусь включать компьютер. Зачем? Ведь сразу после этого я одеваюсь, беру поводок и иду гулять со своим псом. Зачем, спрашивает муж, тебе надо, чтобы в эти полчаса уже работал компьютер? А я не знаю, ей-богу не знаю...Просто мне надо, чтобы меня уже ждал "разогретый станок".
Писатель, как садовник
РГ: Чем писатель-профи отличается от непрофессионала? Девизом "ни дня без строчки", получением престижных премий, умением прожить на гонорары?
Рубина: Исключительно качеством работы, мастеровой хваткой. У профессионала безукоризненно отлажена связка: глаза-мысль-рука. Помните, Чехов уверял, что может написать рассказ о чем угодно - о чернильнице, на которую упал взгляд? Замечательно определил это качество Теофиль Готье: "Я никогда не раздумываю, о чем сейчас буду писать. Я просто беру перо и пишу. Я писатель. Я должен знать свое ремесло. Вот передо мной бумага: я словно клоун на трамплине. И потом, я хорошо знаю синтаксис. Я бросаю фразы в воздух, словно кошек, и уверен, что они встанут на свои лапки. Это очень просто, нужно только знать синтаксис".
Любой жизненный материал содержит в себе саморазвивающееся художественное зерно, которое "произрастить" может только мастер. Как хороший садовник, он скупым и точным движением отсечет секатором слабые боковые ветви и пустит ствол повествования расти ввысь.
РГ: Вы много ездите по миру, встречаясь с читателями. Остаются ли время и силы на просто путешествия - для новых впечатлений или просто для души? Есть какие-то любимые страны или места, где легче всего дышится?
Рубина: Для души (то есть, для работы души) езжу реже, чем хотелось бы. Знаете, мне вообще хотелось бы совершить длинное путешествие со "свободным сюжетом" - вот как совершают его демобилизованные солдаты израильской армии. Жизнь и страна отбирают у этих ребят два-три года молодости, когда их сверстники в других европейских странах поступают в университеты и делают карьеру. Вроде бы самое время после армии немедленно нагонять упущенное. А они отправляются в далекие и, как правило, опасные страны - в Индию, на Тибет, в Гималаи... Блуждают по горам, иногда и гибнут... Отрываются в собственный "полет свободы души", берут такую паузу на год. И родители терпеливо пережидают этот бунт. На днях позвонила приятельница и с восторгом сообщила, что "Мишка вернулся из Непала, истощенный, черный, как эфиоп, но, знаете, Диночка, - чистенький! Без вшей". Вот и мне хотелось бы уйти в такой загул - взять машину и колесить, колесить... И все смотреть и смотреть...
Насчет "легче дышится" - в Италии, конечно. На днях мы вернулись из предгорий Доломитовых скал. Жили на берегу невесомого альпийского озера, окруженного зубчатыми горами. По утрам в нем струилась легкая рябь, как в тихой реке. И по мере того, как утро веселело и свет проникал все глубже в прозрачную толщу, становилось видно, как стоят рыбы в воде - неподвижно, одна над другой.
Печатаюсь с 15 лет
РГ: В конце прошлого года вы стали лауреатом "Большой книги". Как восприняли это израильские коллеги по перу? Есть ли в Израиле подобные литературные награды, имеют ли они общественный резонанс?
Рубина: Я такие тонкие материи обсуждаю очень осторожно. Коллегиальные отношения собратьев по цеху - вещь сложная, нервная, болезненная. Само собой, любой писатель считает, что именно его книга заслуживает премии. И он прав. А я за сорок лет "литературной бойни" накопила богатейший опыт наблюдения за этими переживаниями. Я ведь печататься начала с 15 лет, из Ташкента - да сразу в журнале "Юность". Да еще, как на грех, была очень хороша собой. И хотя много лет публиковалась исключительно "по почте" - отсылала рассказ, его печатали, - вы не можете вообразить, что только обо мне не говорили!
В Израиле живут достаточно много ярких литераторов, пишущих по-русски. Отнюдь не все печатаются в России. Само собой, можно предположить, что они думают о премиях и о тех, кто их получает. Возможно, они и правы. Но мы-то с вами знаем, что такую властную даму, как Судьба, если уже она сделала выбор, - переубедить трудно. Литературные премии в Израиле существуют. Вообще, существует очень интересная литература на разных языках, прежде всего на иврите. Но подобного веса и резонанса премии здесь, конечно, не имеют. У здешнего общества, помимо литературных забот, есть много других проблем.
Роман вслепую
РГ: В романе "На солнечной стороне улицы" описан ваш родной Ташкент. Последний роман "Почерк Леонардо", посвященный цирку, тоже родом из детства?
Рубина: Нет, это совсем иной роман, из другого теста во всех смыслах. "На солнечной стороне улицы" весь настоян на родном материале. Иногда мне казалось, что я могу написать его вслепую, не глядя на экран компьютера. "Почерк Леонардо" писался под микроскопом, с таким мучительным продвижением по миллиметру в глухом завале всего чужого: Киева, где я раза два была проездом, цирка, в котором пару раз бывала в дет стве, Гурьева, где ни разу не была, оптики-физики... ясновидения... ну и прочего темного леса. Спрашивается: зачем мне это надо было? Да кто ж на этот вопрос может ответить? Возможно, причина в основной моей фобии: не повторяться, уйти от наработанного умения.
Как вообще возникла идея? Свалилась на меня внезапно. Болтовня с сестрой за завтраком, в Бостоне, бегло рассказанная история о знакомом фаготисте, который ехал на репетицию в другой город, попал в снежную бурю и до приезда снегоочистительной машины вынужден был играть на фаготе, чтобы тот не потрескался... И все: во мне зазвучал фагот, закружилась метель, возникла в мельтешне циркового "снега" фигурка на канате... Ну и так далее.
Не люблю рассказывать сюжеты
РГ: В каком жанре будет следующая книга - роман, сборник рассказов?
Рубина: Сейчас я отдыхаю на такой "межроманной" книжке. Разбирала завал на рабочем столе старого компа и обнаружила папку с разными интервью за многие годы. Решила выкинуть... но напоследок стала просматривать страницу за страницей... И вдруг поняла, что перед моими глазами проносится жизнь. Жизнь, какая она есть: и серьезная, и трагическая, и смешная. Достойная того, чтобы просто быть. Да это же книга, подумала я. Это - тоже книга. Надо только переворошить ее, встряхнуть как следует, сдуть пыль, кое-где отпарить, кое-где подштопать, отгладить уголки - будет как новенькая! Вернее, будет такой, какой захочу ее вспомнить - со всеми байками, людьми, письмами, сценками... Чем сейчас и занимаюсь. Работа легкая, веселая, необязательная...
А между тем подспудно обдумываю серьезное, что давно мучит. Это будет роман о выдающемся бездарном художнике, мастере подделок, "фальшаков". Мир аукционов, колоссальных афер, безумных денег... И одинокая душа филигранного мастера, к чьим гениальным пальцам Бог забыл добавить первородный талант неповторимости. Ведь это, знаете, страшная трагедия художника во все времена. Ну и любовь, само собой, и разные страны: Россия, Израиль, Италия и - зловещей тенью - Испания, где герой отыскивает некое старое полотно... Впрочем, я не люблю рассказывать сюжеты ненаписанных книг. Не из суеверия. Помните, кто-то из известных писателей говорил, что самая глубокая ступень писательского падения - это когда в пьяном виде торжественно читаешь друзьям первую - и единственную - страницу ненаписанного романа. Скажу только, что называться он будет "Белая голубка Кордовы" - по старинной испанской народной песне, которую мне, само собой, предстоит сочинить.