Поделиться
Алексею Варламову 44 года. По нынешним временам писатель еще молодой. За это время он напечатался почти во всех толстых журналах, издал несколько книг прозы, стал лауреатом "Антибукера" и премии Александра Солженицына. В прошлом году ему была присуждена премия "Большая книга" за биографию Алексея Толстого. Биографии в серии "ЖЗЛ" - то, чем наиболее успешно занимается Алексей Варламов последнее время. Кроме "Алексея Толстого" вышли книги о Михаиле Пришвине, Александре Грине и Григории Распутине. Недавно он закончил биографию самого культового писателя ХХ века - Михаила Булгакова.
Интоксикация культуры
Российская газета: Вы сдали в серию "Жизнь замечательных людей" биографию Михаила Булгакова. Известно, что когда вы беретесь за биографическую прозу, одной из главных задач является развенчание мифа о писателе. Какой миф о Булгакове вы развенчиваете?
Алексей Варламов: Книга о Булгакове, наверное, единственная из всех мною написанных, где никакого развенчания героя нет. Я открыл в личности этого человека ту высоту, которую он действительно занимал. Как он держал удары судьбы!
РГ: Вам не мешал массовый восторг интеллигенции в отношении Булгакова?
Варламов: Мне кажется, что в последние годы Булгаков перестал быть кумиром интеллигенции. Для меня важнее было сопоставлять свою точку зрения с православными читателями Булгакова. У них ведь свои счеты с ним.
РГ: Что такое православное прочтение Булгакова?
Варламов: Конечно, прежде всего имеется в виду роман "Мастер и Маргарита". Но надо взглянуть на вещи глубже. Нет писателя с более православными и даже клерикальными корнями. И со стороны матери, и со стороны отца он принадлежит к священническим родам. Между тем, Булгаков отошел от церкви и от религии. Причем это произошло не в пору создания "Мастера и Маргариты", а еще в молодости. В своей книге я привожу несколько суровых оценок Булгакова, где говорится, что он писатель демонический, что посвящение в демонизм произошло с ним, когда он стал морфинистом и что именно благодаря морфию он и получил свой необыкновенный дар. Я пытаюсь в этом разобраться.
РГ: Что позволяет прочитывать Булгакова таким странным образом, как его прочитал дьякон Андрей Кураев.
Варламов: Я полемизирую с Кураевым, но как раз его точка зрения не является экстремистской. Просто когда литературой занимается человек, литературоведом не являющийся, он невольно допускает ошибки. Каждым делом должен заниматься специалист. А Кураев специалист немножко в другой области.
Вообще, конфессиональная сторона вопроса для меня не является главной. Главное это то, что мой герой - человек Серебряного века. С этой позиции на него еще не смотрели. Булгаков вошел в литературу, когда Серебряный век был либо расстрелян, либо изгнан за границу. Но по своему духовному опыту он вкусил всех соблазнов, через которые прошли люди Серебряного века. Это и Ницше, и Дарвин, и оккультизм, и тот же самый морфий.
Я такую формулировку в своей книге предлагаю: Булгаков отпал от Бога, потому что был писателем от Бога. И это не игра слов. Для того чтобы стать писателем, в какой-то момент надо пройти через трагическое мироощущение.
Что касается того, что, "причастившись" морфия, Булгаков якобы обрел дьявольскую энергию... Его вовлечение в морфинизм, скорее, напоминает ситуацию с тургеневским Базаровым или чеховским доктором Дымовым. Как врач Булгаков спасал больного ребенка и в результате стал потреблять морфий, а потом не мог остановиться. Тем не менее, в судьбе большого писателя ничего случайного нет. Та интоксикация, которая переживалась российским обществом, была пережита им буквально.
РГ: В связи с "Белой гвардией" существуют две крайние точки зрения. Одна - что Булгаков антисоветский писатель, белогвардеец. Другая принадлежит Владиславу Ходасевичу. Он написал, что в романе "Белая гвардия" Булгаков показывает неизбежность и даже необходимость победы большевиков. Поэтому большевики, мол, зря травят этот роман.
Варламов: Меня всегда занимал вопрос: почему русская эмиграция фактически проглядела этот роман? Ведь он вышел в Париже в 1927-1929 годах. Ходасевич пытался защитить Белую гвардию от нападок Булгакова. Но Ходасевич не был на войне. Он жил в Петро граде, потом эмигрировал. В отличие от Булгакова, работавшего на фронте как врач. Почему крупнейшие писатели эмиграции - Бунин, Алданов, Мережковский, Шмелев, Зайцев - ничего не сказали об этом романе? Вообще в отношении Булгакова они сделали вид, что его нет. В моем представлении в "Белой гвардии" были определенные обвинения, адресованные русской эмиграции, и от ответа на них эмиграция уклонилась. "Белая гвардия" это книга о братоубийственной войне, где автор не становится ни на ту, ни на другую сторону. Но реальную силу он видит в большевиках, а Белой гвардии не может простить ее непоследовательность, нерешительность, которые наблюдал своими глазами. Он видел слабость Белого движения, но не видел настоящей жертвенности, того героического ареола, которым эмиграция окружила Белое движение.
После разговора со Сталиным он потерял свободу
РГ: Есть классическая интерпретация взаимоотношений Сталина и Булгакова. У вас появится что-то новое?
Варламов: Это был самый трагический эпизод в его жизни. То, что он воспринимал как выигрыш, в конечном итоге обернулось катастрофой. Если жизнь Булгакова до телефонного разговора со Сталиным была неким восхождением, то потом началось снисхождение. Но без этого не было бы "Мастера и Маргариты". До разговора со Сталиным он ощущал себя человеком, которому ничего не страшно. 1926-й, 27-й, 28-й годы - ставится пьеса за пьесой. Его бьют "рапповцы", но Политбюро берет его сторону. И у него ощущение, что он победитель. И вдруг - зарубили "Бег". Потом запрещают "Дни Турбиных". Причем еще в начале февраля 1929 года Сталин пишет письмо Билль-Белоцерковскому, где берет пьесу под защиту. А в конце февраля запрещают. Только недавно выяснилось, что в феврале состоялась встреча Сталина с украинскими писателями, которые стали требовать запрета "Турбиных". То, чего не могли добиться "рапповцы", за одну беседу со Сталиным решили украинские "письменники". И пошла лавина: запретили "Зойкину квартиру", "Багровый остров". И тогда он стал писать Сталину, в Политбюро, чтобы его отпустили за границу или как-то решили его материальное положение.
Разговор между Булгаковым и Сталиным состоялся 18 апреля 1930 года. Когда я стал интересоваться, а что это за день, то оказалось, что это была Страстная пятница. Разговор происходил в те самые часы, когда в храмах идет служба с чином погребения Плащаницы. В тот самый день, который описан в романе "Мастер и Маргарита". Булгаков, выросший в религиозной семье, прекрасно эту символику понимал.
РГ: Как и учившийся в семинарии Сталин.
Варламов: Не берусь предположить, что Сталин специально выбрал Страстную пятницу для звонка Булгакову. Скорее, это был код судьбы. Булгаков, который до этого был абсолютно свободным, эту свободу потерял. В его сердце вошла иллюзия об особом отношении Сталина к нему. Кстати, не совсем иллюзия. Разговор со Сталиным в той или иной степени спасал от прямых репрессий. Но при этом он перестал быть хозяином своей судьбы. Он стал зависим от Сталина. Итогом стала ужасная история с пьесой "Батум" о молодости Сталина. Она Булгакова реально погубила. Отказ в постановке "Батума" раньше времени свел его в могилу.
РГ: Кроме разговора со Сталиным в Страстную пятницу в его жизни были мистические моменты?
Варламов: Смерть Булгакова 10 марта 1940 года пришлась на Прощеное воскресенье. У Булгакова было много врагов, включая и таких, как Станиславский и Немирович-Данченко. И не всегда он был прав в своих конфликтах. В том, что он умер именно в Прощеное воскресенье, есть некий знак.
РГ: Булгаков - автор биографии Мольера. Она повлияла на вашу работу над биографией Булгакова?
Варламов: Весь мольеровский сюжет в жизни Булгакова невероятно грустный. Сначала он написал пьесу "Мольер" в 1929 году, когда его повсюду стали запрещать. Он ушел от современности в историю, ему казалось, эта вещь будет "ко двору". Но пьесу отвергают, и тогда он пишет письмо Сталину. Правда, пьеса очень понравилась Горькому, и все-таки получила разрешение в 1931 году. "Мольера" приняли к постановке два театра: МХАТ и БДТ. В БДТ уже начали ставить, шли репетиции, Булгакову выплатили деньги. Вдруг в 1932 году по вине Всеволода Вишневского пьесу снимают. Булгаков крайне тяжело переживал это. Это видно по его письмам. "Меня зарезали финским ножом".
Дальше "Мольера" начал репетировать МХАТ. Но лучше бы этого не было! Булгаков поссорился не только со Станиславским и Немировичем, он поссорился с труппой. До этого во всех театральных коллизиях актеры были на его стороне. Здесь врагами Булгакова оказались, во-первых, режиссеры, а во-вторых, актеры. Спектакль все-таки поставили. И опять - лучше бы не ставили! Это был 1936 год, вторая попытка Булгакова легализовать себя в советском обществе. У него готовились еще две премьеры: "Пушкин" и "Иван Васильевич". И они пошли бы, если б не появилась статья в "Правде" с разгромом "Мольера". Вслед за "Мольером" зарубили все остальное.
Единственным плюсом было, что Булгаков ушел из Художественного театра, от всех этих нервотрепок. И в этом смысле поразительно, насколько милосердно написан "Театральный роман", который считают злой сатирой на театр. В "Театральном романе" показано два мира: литературы и театра. Мир литературы действительно показал очень зло. А театральные люди - нет. За исключением одной актрисы, которая описана желчно, потому что она бездарна. Булгаков считал, что театральным людям можно простить все: коварство, лесть, ложь. Территория театра священна, и все, что попадает на эту территорию, освящается. Кроме бездарностей.
Преступление и наказание Преображенского
РГ: Как вы относитесь к кинематографическим версиям прозы Булгакова. Например, к "Мастеру и Маргарите" Владимира Бортко и Юрия Кары.
Варламов: Фильм Кары мне увидеть не удалось. Сериал "Мастер и Маргарита" Бортко меня не удовлетворил. Мне показалось, что это не Булгаков. Прежде всего актеры не убедили, хотя Александр Абдулов хорошо сыграл Коровьева. Но на роль Воланда надо было пригласить иностранного актера, коль скоро Воланд - иностранец. А Басилашвили и есть Басилашвили. Кого бы он ни сыграл, я все равно вспоминаю "Осенний марафон".
РГ: Воланд лишь условно иностранец.
Варламов: Нет, Воланд не условно иностранец.
РГ: А "Собачье сердце" Владимира Бортко?
Варламов: Это изумительный фильм. Но он неверно отражает булгаковский замысел. "Собачье сердце" неправильно прочитано. Личность профессора Преображенского слишком героизирована. На самом деле Булгаков изобразил его сатирически. Надо помнить ситуацию двадцатых годов, когда Булгаков приезжает в Москву, его тогдашнее отношение к большевикам. Конечно, он относился к ним отрицательно, но еще более отрицательно он относился к людям, которые были вроде бы против большевиков, но при этом очень хорошо устроились. Прекрасные обеды, горничная подает первое, второе, третье, но при этом за столом ругают большевиков. Профессор Преображенский позволяет себе хамить председателю домкома, но в то же время сам живет по милости верховной власти. Он нащупал в прямом и переносном смысле слова ее интимное место. Он может выгнать Швондера. Но когда к нему приходит крупный чиновник и говорит, что у него роман с 16-летней девочкой, профессор, конечно, осуждает его, как высокоморальный человек, но выгнать уже не может. Он понимает советские правила игры. Булгаков показывает в "Собачьем сердце", как Преображенский куражится над природой, пересаживая человеку яички обезьяны и превращая собаку в человека. Во второй части он показывает, как Шариков куражится над Преображенским. С точки зрения Булгакова, это заслуженное возмездие.
РГ: Как вы соотносите Булгакова с героем вашей книги "Алексей Толстой"? Ведь они были врагами.
Варламов: Я бы уточнил определение "враги". Алексей Толстой был антиподом Булгакова, но в чем-то они и пересекались. Алексей Толстой Булгакова вытащил в литературу. Если бы не он, явление Булгакова произошло бы гораздо позже, если б вообще произошло. Булгакова открыла берлинская газета "Накануне", которую возглавлял Толстой. Эту газету, издаваемую в эмиграции, но на деньги Кремля, Булгаков, конечно, терпеть не мог, как все честные писатели. Но именно в "Накануне" стали печататься его лучшие тексты. И если работая для "Гудка", он откровенно халтурил, то в "Накануне" - нет. В "Гудке" он подписывался псевдонимами, в "Накануне" печатался под своим именем, понимая, что здесь он и делает себе имя. Он знал цену этой газеты, называл их "сволочи", на букву "б". Но, как писал он, другого выхода нет. Когда Алексей Толстой вернулся в Советский Союз, он всей душой потянулся к Булгакову. Толстой был человеком с литературным вкусом, он понимал, где талант, а где нет. И, конечно, увидел в Булгакове собрата. Причем, заметьте, Булгакова ни один толстый советский журнал не печатал. Только в журнале "России" появилась "Белая гвардия", но этот журнал тут же закрыли.
РГ: А знаменитая сцена в "Театральном романе", где Булгаков сатирически изобразил Толстого?
Варламов: Он не упоминает об одной важной вещи. Когда вы читаете "Театральный роман", получается, что героя притащили на этот литературный вечер. На самом деле вечер был организован самим Булгаковым, то есть, сам Булгаков пригласил себе Алексея Толстого и всю литературную братию, потому что ему хотелось войти в мир литературы. Тогда ему был нужен Алексей Толстой. Потом они разошлись.
В отличие от Толстого в Булгакове не было цинизма, светской легкости, он был из другого вещества слеплен. Толстой обладал невероятным конъюнктурным чутьем. Скажем, он написал вторую часть "Хождения по мукам" - "18-й год". Успех бешеный! 10-летие революции. Полонский, главный редактор "Нового мира", требует, чтобы он писал третью часть, и Алексей Толстой садится и пишет про 19-й год. И вдруг смекает: не пойдет! Опасно писать про 19-й год, трогать мужицкую тему, когда назревает коллективизация. И он уходит в "Петра I". Сворачивает с наезженной дороги, чтобы, как ухмыляясь он говорил, зайти в современность с глубокого тыла.
Что в это же время делает Булгаков? Пишет "Бег". Нельзя, опасно писать "Бег" в 28-м году! Вот мое мнение: если Толстой сам выбирал, про что ему писать, то у Булгакова этого выбора не было. Как будто некая высшая сила за него выбирала - будешь писать "Бег", и всё! Нахлебаешься, получишь кучу несчастий, но зато напишешь свою лучшую пьесу, и потомки вознесут тебя. При жизни будет вознесен Толстой. Получит награды, особняки, автомобили, коллекцию английских трубок, которой нет даже у английского короля, будет ездить за границу, хвастаться перед Буниным. Но когда умрет, его начнут поливать грязью, и никто из интеллигентных людей не будет его уважать. Вопрос - согласен ли был сам Булгаков на такой расклад? Думаю - нет. Все-таки он жаждал успеха при жизни. У Фаины Раневской есть запись: она беседует с Еленой Сергеевной, и та ей рассказывает, как Булгаков ночью просыпается и плачет. Леночка, почему меня не печатают, я ведь талантливый! Это невозможно придумать.
РГ: Они были знакомы с Платоновым?
Варламов: По моим источникам - нет.
Писатель, который любит писателей
РГ: С недавнего времени "Молодая гвардия" выпускает серию "Биография продолжается", это такая "ЖЗЛ" о живых людях. Не хотите в ней поучаствовать?
Варламов: Писатели очень интересуют меня. Я вообще люблю писателей, мне нравится общаться, нравится с ними дружить.
РГ: Вы не считаете, что они капризные?
Варламов: Ну и что? Недостатков у писателей много. Я бы, скажем, не хотел, чтобы моя дочь была женой писателя. Быть женой писателя - большое испытание. Но сам я люблю писательские встречи, разговоры, застолье, когда идет разговор о литературе между своими. Я благодарен Владимиру Толстому, который раз в год собирает писателей в Ясной Поляне. Но написать книгу о современном писателе я не возьмусь. Нужна временная дистанция. Мне предлагали написать про Виктора Астафьева, которого я люблю, с которым встречался, вместе на вертолете летал из Красноярска в Енисейск. Но написать о нем? Живы дети, люди, которые его знали. Для меня оптимальная временная дистанция - полвека. Все мои герои - Пришвин, Грин, Алексей Толстой, Булгаков - ушли из жизни примерно полвека назад.
РГ: Кого вам интересно сегодня читать?
Варламов: Я очень люблю Бориса Екимова. Если вы хотите понять, как живет современная Россия, надо читать его. Я вообще люблю деревенскую прозу. Даже дом в деревне однажды купил, жил там, повесть про это написал. Хотел проверить, насколько деревенская жизнь соответствует деревенской литературе.
РГ: Соответствует?
Варламов: Скажем так: я действительно увидел там людей, которые меня восхитили и которых нигде, кроме деревни, не встретишь.
РГ: Дом-то грабили?
Варламов: Грабили. Но это был чужой человек.
Очень люблю Леонида Бородина, Валентина Распутина и Василия Белова. И, конечно, - Солженицына. Не потому, что он дал мне премию. Солженицын для меня очень много значил. Я начал его поздно читать - в конце 80-х, в 90-е годы. Время, которое я воспринимаю как очень мутное. И Солженицын тогда поразил меня своей ясной правдой. Ему можно верить было. Когда все ловят рыбу в мутной воде, нужен человек, которому можно верить.
Из более молодых назову Михаила Тарковского, Антона Уткина, Владислава Отрошенко, Александра Яковлева, Светлану Василенко, Бориса Евсеева, Олега Павлова. Простите, если кого-то назвать забыл.
РГ: Вы любите только русскую деревню? Говорят, вы целый год читали американским фермерам лекции по литературе.
Варламов: Это преувеличение насчет года. Но действительно в моей жизни был период, когда я жил в городе Айова, в университетском городке, посреди кукурузного штата. Мне время от времени давали карту, машину, показывали маршрут. Я приезжал в какую-то точку, где встречался с фермерами. Видимо, до этого туда не ступала нога русского человека. Это была встреча двух цивилизаций. Им было важно не то, что я писатель, а то, что из России. Им было интересно все: как я живу, о чем думаю, моя семья, мое воспитание. Но больше всего их волновало: вру я или не вру? Думаю, не случайно в Америке придумали детектор лжи. Это нация, очень сильно настроенная на честность. И я честно рассказывал, как родился в коммунистической семье, про отца с мамой. Как я страдал от того, что у меня не было джинсов.
РГ: Может ли писатель сегодня прожить писательским трудом?
Варламов: Нет, конечно! Только если вы пишите прозу определенного рода, как Борис Акунин и Сергей Лукьяненко. Или женские романы. А серьезный молодой писатель, как, например, Захар Прилепин из Нижнего Новгорода, литературой не проживет. Семья, трое детей. И это при том, что он как раз востребованный.
Меня очень огорчает то, что происходит с толстыми журналами. Меня огорчает незначительность присутствия писателей в общественной жизни, на телевидении. Мне кажется, что это дело государства - востребовать писателей. Помню, сколько в конце 80-х годов было писателей на ТВ. Были поэтические вечера, встречи с писателями в Останкино. Была, например, встреча с Распутиным. Сейчас этого почти нет. Возьмите Общественную палату. Сколько там писателей? Два человека. Зато артистов полным-полно. Потому что мы живем в обществе, где артисты востребованы, а писатели - нет.
РГ: Традиционный вопрос: что будет после биографии Булгакова? Кто следующий?
Варламов: У меня есть следующий герой, но пока я не хотел бы об этом говорить. Кстати, кроме работы для "ЖЗЛ" я работаю и в прозе. В этом году выйдут две книжки. Территорию художественной прозы я не покидаю, для меня это важная часть моей жизни.
Справка "РГ"
Алексей Николаевич Варламов родился в 1963 году в Москве. Окончил филологический факультет МГУ. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации, преподает в МГУ русскую литературу начала ХХ века и одновременно ведет творческий семинар в Литературном институте им. Горького. Работал профессором в университете Айовы (США). Автор книг "Дом в Остожье", "Здравствуй, князь!", "Ночь славянских фильмов", "Пришвин", "Александр Грин", "Григорий Распутин", "Алексей Толстой". Лауреат премии "Антибукер", премии Александра Солженицына и "Большая книга". Постоянный участник делегаций российских писателей в страны дальнего и ближнего зарубежья. Знает два языка: испанский и английский.