Поделиться
Спектаклем "Электра" на Новой сцене Большого театра худрук Мариинского театра Валерий Гергиев открыл оперную программу "Золотой маски" - как обычно, в своем режиме времени и в специальном проекте "Премьеры Мариинского театра в Москве". В цикле (февраль-март)представлены оперы-номинанты "Электра" Рихарда Штрауса и "Енуфа" Леоша Яначека и одноактные балеты "Серенада", "Ринг" и номинант "Пробуждение Флоры".
Оба оперных спектакля Мариинки, представленные в этом сезоне в афише "Маски" - и "Электра", и "Енуфа" - абсолютные новинки для столичной публики. Кто-то, может быть, в состоянии вспомнить полувековой давности постановку "Енуфы" в Большом театре, но на "Электру" не замахивались со времен дореволюционного эксперимента Всеволода Мейерхольда (в той же Мариинке): у штраусовской героини прочная, чисто российская репутация "неисполняемой". И чтобы сегодня исступленная, переизбыточная по сложности музыка "Электры" зазвучала на Национальном театральном фестивале, Мариинской труппе понадобились изнурительные годы шлифовки исполнительского стиля оркестра и певцов на вагнеровском репертуаре, на постановках штраусовских партитур - "Ариадна на Наксосе" и "Саломея".
О том, как прошла премьера "Электры" в постановке режиссера Джонатана Кента и художника Пола Брауна (номинанты "Золотой маски") на фестивале Валерия Гергиева "Звезды белых ночей", "Российская газета" писала ("РГ" от 29.05.2007). Но на фестивале "Золотая маска" спектакль предстал уже спустя полгода в своей стабильной, набравшей прокатный "вес" музыкально-сценической форме. И, хотя времени на детальный прогон у труппы не было (маэстро прилетел в Москву отдельным маршрутом - из Японии), музыкальный итог "Электры" вышел впечатляющим.
Начиная от первого аккорда, прозвучавшего в трактовке Гергиева, как удар, расколовший неведомый гигантский массив, звуковая волна штраусовской музыки понеслась с невероятно легкой для громоздкого состава оркестра энергией, стремительно растекаясь по инструментальным группам, подхватывая рваные кричащие реплики героев, охваченных манией мести, затаиваясь в устрашающем глухом рокоте литавр - предвестнике убийств, неожиданно замирая в медитативных прозрачных переливах арф, струнных, деревянных, чтобы подняться волной ликования в танце Электры, доводящем ее до смерти.
Эта драматургия "по лезвию", сверкающая гранями экзальтированной модерновой чувственности и апокалиптического ужаса конца жизни, - художественный абсолют времени создателей "Электры" Рихарда Штрауса и Гофмансталя, пронизывающий и космогонию Скрябина, и кубистические гротески Пикассо, и эротические фантазмы пациентов Фрейда, и все искусство, форсированное темой декаданса. Гергиев отлично ощущает токи звуковой среды этого времени, трактуя штраусовскую фактуру аналитически, как некий мегатекст, типичный для модерна, где слышен и Малер, и Вагнер, и Шенберг, и Скрябин. Самое сложное, что удалось оркестру, - это изнурительные дистанции кульминаций, длящиеся сотни тактов и уже начинающиеся с таким накалом напряжения, что дальше возможно только обрушение: но оркестр продолжал наслаивать звучность, нигде при этом не перекрывая певцов. Такого рационального звукового баланса на премьерном спектакле "Электры" в Петербурге еще не было.
В образе самой Электры, жаждущей мести за убитого отца царя Агамемнона в исполнении Ларисы Гоголевской (номинация "За лучшую женскую роль в опере"), появились новые краски: ее микенская царевна стала менее неистова и даже нежна. Трагизм Электры-Гоголевской углубился не маниакальной целью мстить, а несопоставимой с другими способностью ее любить покойника-отца, сестру Хризотемиду, брата Ореста, тем масштабом чувств, который перехлестывает за рамки здравомыслия.
Партию высочайшей степени трудности певица вытянула от первой до последней ноты, не прикрывая себя оркестром и передавая с абсолютной вокальной свободой все психические эксцессы мрачной агрессии, мизантропии и приливы экзальтированной нежности своей парадоксальной героини. Фатальным концом ее стала свершившаяся месть и непомерная радость, в припадке которой Электра Гоголевской рухнула замертво.
А впечатляющая симфоническая картина, развернувшаяся в оркестре, прозвучала эпитафией ее экстремальной жизни и победительным концом вековой истории страха российской оперной сцены перед "Электрой".