31.10.2007 06:35
    Поделиться

    Алексей Варламов: Изначально Алексей Толстой был мне несимпатичен

    Финалист премии "Большая книга" Алексей Варламов о тезке Толстом
    Мы продолжаем беседовать с финалистами самой крупной в России литературной премии "Большая книга".

    В этот раз мы поговорили с Алексеем Варламовым, автором книги "Алексей Толстой" из серии "Жизнь замечательных людей".

    Российская газета: В прошлом году главным победителем "Большой книги" стала монография о Борисе Пастернаке Дмитрия Быкова. Теперь в "короткий список" БК вошла ваша книга в той же серии "ЖЗЛ" об Алексее Толстом. Откуда такой актуальный интерес к старейшей книжной серии, существующей еще с советских времен?

    Алексей Варламов: Во-первых, серия существует не с советских времен, а гораздо дольше. А во-вторых, если художественной прозе цензура и идеологический диктат порой бывают на пользу, заставляя авторов искать художественные средства для достижения своих целей, то для документальной литературы это непреодолимая преграда. В советские времена биография Пастернака просто не могла быть напечатана, а про Алексея Толстого или Максима Горького мы знали немногим больше того, что они великие советские писатели. В серии "ЖЗЛ" в идеале присутствует установка на подлинность, а в наше суррогатное время это дорогого стоит.

    РГ: Вам как писателю не мешает работа над биографиями?

    Варламов: Конечно, мешает. Не будь этого "хобби", я, может быть, за эти годы написал бы роман, несколько повестей или рассказов. Художественное творчество и биография - разные вещи, хотя я много раз говорил: меня как писателя всегда интересовала человеческая жизнь от рождения до смерти, судьба, связь личности с историей. Об этом я писал и в "Лохе", и в "Алексее Толстом", и в "Затонувшем ковчеге", и в "Григории Распутине-Новом".

    РГ: Как вам удается совмещать в себе такой разброс личностей: Пришвин и Григорий Распутин, Александр Грин и Алексей Толстой?

    Варламов: Для меня принципиальна подчеркнутая отстраненность от героев. Это не значит, что я к ним равнодушен. Но я основываюсь только на фактах, стараюсь быть беспристрастным, доброжелательным, ищу возможности сказать хорошее даже о самых "сомнительных" личностях, хотя и не затеняю, не скрываю ничего негативного. Пришвин говорил: реализм - это когда видишь и темные, и светлые стороны жизни, но движешься в сторону света. Моя задача как минимум демифологизировать, демистифицировать своих персонажей, как максимум - разгадать код их судьбы. Я точно знаю, что нельзя полностью доверять ни одному мемуару, ни одному письму или дневниковой записи, верить можно только той информации, которая подтверждается несколькими независимыми источниками, и самое увлекательное в моей работе - эти источники разыскивать и сопоставлять.

    РГ: Ваша книга об Алексее Толстом, безусловно, является сегодня самой полной и объективной биографией "красного графа". Если быть предельно честным, вам эта фигура симпатична, интересна?

    Варламов: Изначально Алексей Николаевич Толстой как человек мне был несимпатичен, и я не хотел за эту книгу браться, но - поразительная вещь - по мере того, как я эту биографию писал, книга меня победила. Как никакая другая. Мне кажется, что если всерьез говорить о Толстом, то дело как раз не в "советскости". Чего-чего, а этого качества у Толстого было меньше всего. Была скорее природная русская сила, напор, - свидетельство неуничтожимости, физического бессмертия нашего народа.

    РГ: И все-таки - граф или не граф? Сын графа Толстого или бедного помещика Бострома? Это не только самая скандальная, но и едва ли не самая важная деталь в биографии "третьего Толстого". Как вы решали этот вопрос?

    Варламов: Разумеется, сын, разумеется, граф. Существуют архивные документы, письма, результаты медицинского освидетельствования толстовского отчима А. А. Бострома, у которого просто не могло быть детей. Но для самого Алексея Толстого - это была страшная рана, кровоточившая всю его жизнь, и у него, у Алешки Толстого, которого и презирала и прощала русская эмиграция, была своя, такая вот странная "охранная грамота". Не было в тот момент ни по ту, ни по эту сторону границы другого писателя-графа. Он этим гордился и, по воспоминаниям Анненкова, говорил в середине 30-х, когда бывал в Париже: "Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург - все они акробаты. Но они - не графы. А я - граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна... Что это? Исповедь или болтовня? - спросил я. Понимай, как хочешь, - ответил Толстой".

    Но это одна сторона вопроса. Это, если угодно, некий итог его пути. А вот через что он прошел? Представьте себе ребенка, зачатого в результате изнасилования жены постылым мужем, от которого она тотчас же после этого ушла к любовнику; вообразите мальчика, живущего в глухие 90-е годы позапрошлого века в опрятной бедности на степном хуторе (об этом он написал в "Детстве Никиты"), который вдруг узнает, что его папа - не беззаконный мамин муж, но граф Толстой, и папа отказывается сына признавать, а потому тот не может ходить в школу, как все дети. Об этом Толстой нигде прямо не написал, но на этом сюжете выросла, например, сказка про Буратино. А как устойчив мотив насилия или угрозы насилия в его прозе, драматургии (у него даже есть пьеса "Насильники"), публицистике, в том числе и военной. Я не верю в мистику, но верю в генетическую память. А в ней у бездумного "Третьего Толстого", каким его столь же гениально, сколь и неверно изобразил в своем мемуаре Бунин, были такие бездны...

    РГ: Вы сейчас пишете биографию Михаила Булгакова? Все, кто связывался с ним, отмечали "демонический" характер этого писателя. Вы это уже почувствовали на себе?

    Варламов: Ничего демонического в его характере я не обнаружил. Зато увидел, что его жизнь была трагедией в первоначальном, античном смысле этого слова, когда герой сражается с судьбою и терпит поражение, но зритель (или читатель) испытывает катарсис. В этом смысле с Толстым они антиподы, хотя пересечения их судеб поразительны.

    РГ: Кроме "биографий" что вы сейчас пишете?

    Варламов: Я все время говорю себе: вот напишу последнюю биографию и сяду за прозу. А потом вдруг думаю: прочтет какой-нибудь "румяный критик" мой новый роман и скажет: "Лучше писал бы ты, Варламов, биографии..."

    Кстати

    Читатели "РГ" могут принять участие в определении судьбы Приза читательских симпатий конкурса "Большая книга". Подробности - на сайте www.rg.ru

    Поделиться