Поделиться
В пятницу в конкурсе Венецианского фестиваля пройдет фильм-диспут Никиты Михалкова "12", где использован сюжет "12 рассерженных мужчин" Сидни Люмета, но действие перенесено в современную Россию. У героев картины нет имен, но есть характеры и позиции. Роль 3-го присяжного отдана Сергею Гармашу. Мы разговариваем с актером незадолго до венецианской премьеры.
О пользе сомнений
РГ: Михалков говорил, что считает фильм важным для России. В чем, по-вашему, его актуальность?
Гармаш: Хотя бы в том, что система суда присяжных у нас не заработала. В фильме же - наглядный пример того, как она может работать и воспитывать навыки гражданского поведения.
РГ: Но для этого, даже по фильму судя, нужно, чтобы среди двенадцати присяжных нашелся хотя бы один неравнодушный.
Гармаш: Мне с глубоко советских времен нравилось, когда кино дает зрителям моральные уроки. Люди сейчас меньше читают – а ведь у нас была очень читающая страна! Исчезли комсомол и пионерия. Я о них не жалею, но институты, способные с младшего возраста воспитывать чувство гражданской ответственности, - необходимы. Я многому научился именно в кино. Начиная с элементарного: что такое хорошо и что такое плохо. И мне кажется важным, что фильм "12" взывает к нашей гражданской совести.
РГ: Из всех персонажей фильма ваш особенно нетерпим и агрессивен. Вы часто сталкивались с такими людьми в жизни?
Гармаш: Людей с шовинистическими взглядами у нас полно – тех, кто всю вину за неудачи в своей жизни готовы переложить то на кавказцев, то на выходцев из Азии… А прототипа не было: просто срисовать конкретного человека – это не моя кухня. Мне хочется героя как бы примерить на себя, максимально его "присвоить". Короче, следую актерской школе, в которой вырос, а ее принцип: "я в предлагаемых обстоятельствах".
РГ: Картина представляет собой микромодель общества – какое место в ней режиссер отводил вашему герою?
Гармаш: Когда мы в "Современнике" ставили "Бесов", Анджей Вайда рассказал о своем понимании романа: какой бес в ком сидит. Работая над фильмом "12", мы бесов не распределяли: этот герой, мол, бесхарактерный, а тот – злой. Вот и мой персонаж – человек со своей правдой. Не озлобленный - просто слишком эмоциональный. Но в том и беда наша, что многие исповедуют откровенную неправду и за нее бьются. Ну не решим мы наши проблемы тем, что выгоним всех гастарбайтеров! Или все отберем у богатых и раздадим бедным – мы такое уже проходили. Но не все это понимают. Мой герой способен пересмотреть свои взгляды и отказаться от предубеждений – вот что важно. Этот процесс критического осмысления того, что кажется очевидным, – главное в картине. Она о том, что иногда необходимо остановиться и серьезней подойти к своему выбору. И тогда результат может оказаться совершенно противоположным. Это еще и фильм об умении слышать друг друга. Вот в Думе люди доходят до рукоприкладства - потому что слушать не умеют. А если б умели, просидели бы ночку – глядишь, утром страна ахнет: как здорово, что у нас такая умная Дума!
РГ: В финальном монологе героя, которого играет Михалков, выражен современный парадокс: добро может оказаться злом - потому что мы живем в перевернутом мире взбесившегося бизнеса. Вы разделяете этот пессимизм?
Гармаш: Это не пессимизм, это констатация. Возьмите любое произведение Гоголя - и станет ясно, что за двести лет ничего не изменилось. Как сидели люди не на своих местах, так и сидят. Наша вечная проблема в том, что человек, которому нужно работать на асфальтоукладчике, заседает в Государственной думе. Мы сейчас в хаотическом состоянии, и об этом нельзя не говорить. Как нельзя не верить, что свет в конце туннеля все-таки появится.
Застольный период
РГ: "12" - тот редкий фильм, где все актеры были на съемочной площадке от первого до последнего кадра. Вам понравился такой метод работы?
Сергей Гармаш: Обычно снимают в том порядке, в каком удобнее и дешевле: сегодня эпизод из конца, завтра – из начала. А здесь - все подряд, ни на шаг не забегая вперед. Вплоть до того, что если кто-то уезжал на спектакль, мы прерывали съемки и ждали. У меня такой опыт был впервые.
РГ: Возникает другой драйв?
Гармаш: Безусловно. Да и процесс освоения образа другой.
РГ: Много импровизации?
Гармаш: Один из принципов Никиты Михалкова: импровизация должна быть подготовлена. Твоим подходом к материалу, ощущением стилистики картины. Но конечно, были куски совершенно спонтанные.
РГ: Со времен "Пяти вечеров" стало ясно, что Михалков умеет создать на площадке особую атмосферу. Фильм "12" снимался в сходных условиях – ощущалась эта аура?
Гармаш: Очень сильно. У меня никогда не было в кино такого длинного репетиционного периода. Мы репетировали почти десять смен: читки текста, разбор сцен, настоящий застольный период, как в театре. Обсуждали, что и почему происходит в каждом эпизоде, кто в нем главный, какие в нем акценты. Проработали сценарий несколько раз от начала до конца - и это был потрясающий опыт: мы занимались сотворчеством! Репетировали до двух ночи – Михалков заразил нас азартом.
РГ: Как вы на съемочной площадке приняли появление тринадцатого персонажа – залетевшего в зал воробья? Он ведь играет не просто значительную, но и знаковую роль…
Гармаш: Я этого воробушка воспринимаю как находку - точную и человечную. Это прекрасно придуманная деталь, которая дополняет и оттеняет все происходящее.
РГ: Воробей уж точно импровизировал. Он не ставил актеров в трудное положение?
Гармаш: Были, конечно, моменты, когда он летал не там, где его просили. Но это было замечательное, выражаясь актерским сленгом, приспособление, которое помогает артисту.
Оглохшее поколение
РГ: В вашей биографии есть персонаж, который мне кажется предтечей вашего нового героя, - Иван Бездомный в так и не вышедшем на экран фильме Юрия Кары "Мастер и Маргарита".
Гармаш: Я эту картину видел спустя девять лет после ее съемок. И было грустно: она технологически устарела. Первые годы я ждал ее выхода, потом успокоился. Есть авторы, не поддающиеся экранизации: Гоголь, Булгаков… Помимо слов и ситуаций, в их книгах есть нечто большее, неуловимое. Запахи, звуки, оттенки, поэтика авторского текста… Если "Темные аллеи" Бунина воплотить на экране, "темнота" эта исчезнет, а с ней уйдет вся прелесть. В картине Кары очень хорошие актерские работы и много слабых моментов, которые в сравнении с романом проигрывают даже по смыслу. Ее можно показать на семинаре, но выпускать как премьеру – уже бессмысленно.
РГ: Это правда, что актером вы стали случайно?
Гармаш: На ступеньках театрального училища я оказался случайно. А если выстроить цепочку фактов, то получится, что я к этому шел. В пятом классе посмотрел "Без вины виноватые" с Тарасовой и Дружниковым – и рыдал всю ночь.
РГ: Вы хотите сказать, что в детстве вашей любимой картиной были "Без вины виноватые"?
Гармаш: Моими любимыми картинами были "Неуловимые мстители", "Служили два товарища", "Весна на Заречной улице", "Подранки". Американские: "Вестсайдская история", "Золото Маккены", "Великолепная семерка"… А "Без вины виноватые" я вспомнил, потому что впервые был так потрясен монологом Дружникова: "Выпьем за матерей, которые бросают своих детей!". Но мысль стать артистом не возникла. Рано научился играть на гитаре – но не думал стать музыкантом. Бегал в цирк – хотел кормить животных, но не захотел стать циркачом. А стал я артистом благодаря маминой интуиции. Это она отнесла мои документы в театральное училище.
РГ: Вас часто зовут на роли агрессивные – это в вашем характере?
Гармаш: Нет, я не агрессивный. Могу быть жестким, взрывным, но в целом я добрый. У меня нет врагов и много друзей. Но я ведь играл не только агрессивных – у меня в кино более девяноста разных ролей.
РГ: Вы стали озвучивать анимационные фильмы…
Гармаш: Буквально вчера озвучивал картину о полете наших собачек Белки и Стрелки в космос.
РГ: Вы там кто?
Гармаш: Я – руководитель экспедиции пес Казбек. Вот перестанут меня снимать – буду озвучивать мультики.
РГ: Почему это вас перестанут снимать?!
Гармаш: Меня интересуют картины философские, хочется играть классику – не думаю, что такое кино будет востребовано. В новом поколении много умных образованных людей, но большинство – с плеером в ушах и бутылкой пива в руке. Это наши будущие зрители. Они уже не хотят ни читать, ни думать. Их захлестывает обилие соблазнов, и чем-то дельным заполнить свой внутренний мир им недосуг. Но к тридцати годам они окажутся на пороге великой интеллектуальной и моральной депрессии. И какое им понадобится кино – большой вопрос.