Поделиться
Российская газета: Николай, это правда, что у балетных артистов вырабатывается условный рефлекс: как только включают яркий свет, надо делать приятное выражение лица?
Николай Цискаридзе: Это у всех так. Ты просто не можешь иначе существовать: мышцы на лице, как и на теле, тренируются с детства. И, хочешь или не хочешь, ты вынужден показывать, что все хорошо. Это профессионализм.
РГ: А в жизни он помогает? Когда нужно заставить себя быть доброжелательным, вежливым, а сил уже нет?
Цискаридзе: Ты должен быть таковым, особенно когда являешься лицом главного театра страны. Не всегда это приятно, иногда хочется раскричаться или дать по морде - хотя бы словесно, но надо держать выражение лица.
РГ: Выражение премьера главного театра страны или просто Николая Цискаридзе?
Цискаридзе: Так сложились обстоятельства, что в моем случае это вещь практически неразделимая. Для многих людей моя фамилия и театр ассоциируются. Или наоборот. Это великое счастье, которое не всем артистам выпадает, но это и большой груз. И каждый раз, когда что-то происходит, я всегда помню, что могу себе позволить, а что - нет, и ни при каких обстоятельствах.
РГ: В каком возрасте пришло это сознание?
Цискаридзе: Лет в 25. В Москве было очень-очень жарко, город просто плавился. И я шел и думал: "Господи, ну почему все нормальные люди могут идти в шортах, а я..."
РГ: ... с такой идеальной фигурой должен париться.
Цискаридзе: У меня это началось после того, как однажды кто-то из коллег сказал: "Ну, Коль, ну уже все, твое положение обязывает..."
Циклоп
РГ: Если говорить о параллельной вашей деятельности - работе на телевидении, в театре "Тень", - это от того, что вы научились сейчас организовывать свое время и освобождать его для других занятий?
Цискаридзе: Отчасти это восполнение какого-то творческого вакуума. Ведь достаточно долго я находился в положении, когда в Большом театре вынужден был все время просить у руководства, чтобы мне дали что-то новое исполнить.
РГ: Вам надо было просить? И стоять в очереди, чтобы добраться до сцены?
Цискаридзе: Я и сейчас стою в очереди, выпрашивая для себя спектакли. И только благодаря генеральному директору Большого театра Анатолию Иксанову иногда их получаю. Но невозможно же по каждому поводу идти к нему. А так зачастую слышу: есть и другие артисты. Пытаюсь возразить, что я все-таки уже в том статусе, когда список должен начинаться с меня. Но мне говорят, что незаменимых в театре нет, и вообще надо уступать дорогу молодым. Когда спросил, кто эти молодые, были названы фамилии людей, по возрасту старше меня. Я возмутился: ну какие же это молодые-то? Мне ответили: "Но у вас же все есть, уже все звания получены, ну дайте другим заработать".
РГ: Я думала, вы расскажете, как в театре вас носят на руках - прямо от служебного входа и до самых кулис...
Цискаридзе: К сожалению, в Большом театре на руках не носят никого. С другой стороны, может, и правильно, когда артист неуспокоенный. Он недоволен, ему еще чего-то хочется. Есть стимул к творчеству.
Воланд & Демон
РГ: Есть надежда, что Борис Эйфман откликнется на вашу просьбу и создаст с вами балет "Демон"?
Цискаридзе: Когда мы обсуждали эту тему, я сказал: "Очень вас прошу, поспешите, пока я еще в хорошем возрасте, в хорошей форме..." Что будет - не знаю. А недавно еще я набрался нахальства и подошел к Леониду Десятникову с просьбой написать что-нибудь для меня, чтобы на меня поставили балет. Пусть хоть на пятнадцать минут, хоть на десять... Я говорю, я же знаю, как Галина Сергеевна Уланова заказала "Золушку" Прокофьеву. Я, конечно, не Галина Сергеевна, и ни в коем случае не сравниваю себя...
РГ: Обещал?
Цискаридзе: Сказал, что подумает. Последнее время не было таких прецедентов. Да что говорить, последнее время нас просто за людей не считают. Недавно читал чье-то интервью, там верно было подмечено, что памятники хорошим актерам ставят только на кладбище.
РГ: Почему возникла такая линия: в балете - Демон, в кино вы хотели бы сыграть Воланда...
Цискаридзе: Врубелевский "Демон" - мое любимое произведение. В детстве, когда меня мама привела в Третьяковку и я увидел картину, я отойти не мог. А Воланд... В сцене его первого появления детально описывается, как он идет, как выглядит, как всем бросается в глаза, что он иностранец. Он еще не заговорил, никак не проявился, но сразу видно, что он не такой, как все. Я знаю, как это показать, как надо пройти. В костюме ведь ходить вообще сложно. Сейчас мало людей, кто может это делать в кино или на сцене. Мои коллеги, драматические актеры, которые на церемониях выходят в смокингах что-то получать, выглядят безумно смешно. Они не умеют в этом встать, не умеют присесть, и это заметно. А балетные с детства в корсете, в костюме.
РГ: Вы не суеверны? Ведь когда случилась травма и вы оказались прикованы к постели, Алла Демидова сочла, что это привет вам от Пиковой дамы (Николай Цискаридзе блистал в этом балете в роли Германа. - Прим. ред.)
Цискаридзе: Да, Алла Сергеевна сказала: "Колечка, это не просто так, Пиковая дама вам слишком много подарила, для того чтобы не отомстить". Но тогда я об этом даже не подумал.
РГ: Сейчас болезнь отступила окончательно?
Цискаридзе: И давно. Но так как это, видно, громко прозвучало, многие о ней помнят. Более того, те, кто недоброжелательно ко мне относится, нет-нет да и "подколят": "Ну он же после болезни..." Другое дело, что в моем случае было чудом, что я не просто встал на ноги, но и вернулся в профессию. За что я очень благодарен Анатолию Геннадьевичу Иксанову. Я знаю, как люди ему говорили, что я никогда больше не смогу танцевать, что он зря столько на меня потратил денег. Но он ни разу мне не показал, что сомневается. Хотя меня списали все вокруг, и ни один человек не верил...
РГ: Когда поставили вопрос об ампутации ноги?
Цискаридзе: Там про ногу уже никто не думал - мне жизнь спасали... А когда самое страшное было позади, потеря мышц оказалась такая и столь удручающее все выглядело, что никакой надежды не вселяло. Потом, когда я пришел к Иксанову просто сказать "спасибо", он повернул разговор иначе, что мол, Коля, скоро начнете работать. Это было очень важно, я никогда не забуду его психологическую поддержку. Как и те теплые слова, которые написала его супруга, прислав букет цветов на мой первый спектакль - 13 октября 2004 года. Как и то, что примерно в то же время, на приеме в Кремле я встретил Валерия Гергиева и он сказал: "Я слышал, вы вернулись на сцену? Все наши с вами договоренности - в силе". И буквально через несколько дней я получил приглашение из Мариинского театра.
РГ: Свои первые шаги по сцене после болезни помните?
Цискаридзе: Я стоял и плакал... В репетиционном зале все было идеально, но, когда мы пришли на сцену Большого, я делал шаг и - падал. А сцена огромная - 500 квадратных метров, спектакль серьезный - "Пиковая дама". Там есть места, где надо бежать, а я бегу - и начинаю хромать по привычке. Я сел, заплакал, сказал, что не могу, у меня ничего не получится... И тогда мой педагог, Николай Борисович Фадеечев, подошел и приказал: встань и сделай. Он очень сдержанный человек, никогда голос не повышает, но тогда он меня заставил пройти репетицию. Сквозь слезы, через огромный страх. И сказал: все идеально, что ты расстраиваешься? Убедил, как будто ничего не произошло...
РГ: Травма случилась в Париже?
Цискаридзе: На сцене Парижской оперы на репетиции я упал за три дня до спектакля. Но это могло произойти где угодно - такая была изношенность организма. Оказалось, полтора года я танцевал вообще без связки на ноге. Все доктора удивлялись, говорили, когда у людей даже маленький надрыв, они умирают от боли, а у вас ее совсем нет, и как, вы ничего не чувствуете? Выяснилось, что у меня низкий болевой порог. Никогда ничего не болело, все случилось в одну секунду.
РГ: Сейчас это - как страшный сон?
Цискаридзе: Вы удивитесь, но нет: хороший сон, приятный. Жизнь подарила такое количество новых знакомств с порядочными людьми! Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да, мировоззрение поменялось, стало совсем другим, жестче. Но я по-другому стал ценить людское отношение. Я никогда не любил комплименты, а тут понял, что, если они идут от души, это не просто слова...
РГ: Вы рано встаете?
Цискаридзе: Артисты балета не могут вставать поздно. Этим наша профессия неприятна.
РГ: Вы любите цветы?
Цискаридзе: Обожаю. Я ведь вырос в Тбилиси- городе, где было много цветов и много солнца.
РГ: Есть человек, который молится за вас, когда вы танцуете?
Цискаридзе: Ой, у меня таких людей очень много...
РГ: Вы заходили внутрь, видели, как ремонтируют Большой театр?
Цискаридзе: Нас туда не пускают. Наверное, берегут: там стройка идет, еще, не дай бог, на голову что упадет. Но иногда мы из окон с ужасом наблюдаем, как туда до сих пор въезжают бульдозеры...
факт
Всемирный балет всегда обходил тему великанов. По объективным причинам: понять, где великан, а где простой человек среднего роста и немифологического происхождения, на обычной сцене было бы невозможно. Но однажды это удалось: Николай Цискаридзе сыграл циклопа Полифема - в кукольном театре "Тень". На крохотной площадке (метр на метр) он помещался только фрагментами: либо ступни ног, либо голова, либо одна рука. Один раз ему все-таки удалось свернуться вчетверо и почти целиком предстать перед залом. В такой неудобной позе его страшный Полифем, ослепленный Одиссеем, и влюбленный в Галатею, одними пальцами ног вынужден был передавать весь драматизм положения. Нимфы прыгали по его рукам, как по горам. Небеса гневались... Когда после премьеры я поинтересовалась, с кем проще работать - с игрушечными балеринами или с живыми, Николай признался: "Игрушечные молчат. И с ними ты всегда прав!"