Поделиться
В них он обвиняет Георгия Товстоногова в плагиате. Они вызвали бурю возмущения в театральной среде, прежде всего - в БДТ им. Товстоногова. А Рудольф Фурманов, художественный руководитель антрепризы имени Андрея Миронова, написал открытое письмо в его адрес: "Сегодня для одних вы, Розовский, просто глупец, для других - Геростат, а для меня - не рукоподаваемый человек".
В своих мемуарах Марк Розовский в подробностях рассказывает о своих взаимоотношениях с ленинградским Большим драматическим театром и о постановке "Истории лошади". На этот великий спектакль, преодолевая милицейские кордоны, рвались в 70-80-е годы тысячи зрителей, он был подлинной легендой театрального мира, а роль Холстомера стала одной из самых великих в творческой биографии Евгения Лебедева.
Автор идеи пьесы и режиссер этого спектакля Марк Розовский спустя годы решил вернуть себе лавры единоличного автора этого шедевра, "отобранные" у него Товстоноговым. Собственно, истории этой "кражи" и посвящена вся книга "Дело о конокрадстве".
Впрочем, эта история появилась давно. Сразу после премьеры спектакля в 1975 году и все время, пока был жив спектакль, театральный мир судачил о том, что именно Розовский был подлинным режиссером спектакля, и лишь на последнем этапе к нему подключился руководитель БДТ Георгий Товстоногов - великий Гога, законодатель театральных нравов Ленинграда, единоличный вершитель множества судеб. Проблема товстоноговской "тирании" была тогда предметом тихих сплетен и ворчаний, а после его смерти стала темой для серьезных раздумий о судьбе всей ленинградской режиссуры посттовстоноговской эпохи. Никто не смел оспаривать величия мастера, создавшего лучший актерский ансамбль страны и мира, где вместе работали Смоктуновский, Доронина, Копелян, Лебедев, Попова, Борисов, Басилашвили и другие поистине большие актеры. Из-под его крыла вышли поколения театральных режиссеров, воспитанных на гениальных партитурах "Идиота" и "Мещан", "Трех сестер" и "Пяти вечеров". Своим талантом, но и авторитетом он точно заморозил весь городской театральный пейзаж: молодые режиссеры уезжали из города и делали себе имена в Москве и российской провинции.
Но как и у любого большого мастера, у Товстоногова были свои особенности. Были у него и подмастерья. Судьба гениального педагога Розы Сироты (ее имя тоже возникает на страницах книги Розовского) в этом смысле - яркий пример. Она творила с уникальной и по тем временам, а нынче и вовсе утраченной тонкостью психологических мотивировок. Она скрупулезно прорисовывала товстоноговские "фрески", занималась "тайнописью", психологической разработкой ролей в режиссерском шедевре мастера - "Идиоте"; не в последнюю очередь именно благодаря ей страна увидела гениального Мышкина Иннокентия Смоктуновского. Она не мыслила такими крупными, мощными постановочными структурами, как Товстоногов, но и его спектакли что-то утратили бы, не будь у него Сироты.
Товстоногов не нуждается в том, чтобы его сегодня защищали от кого бы то ни было. О его выдающейся театральной работе можно судить даже спустя десятилетия, сквозь телевизионный экран.
Сам Марк Розовский не оспаривает его значения. Напротив, воспевает его. В той же книжке именем Товстоногова он даже ополчается на всю новую режиссуру.
"Вот уж сколько лет нет Товстоногова с нами - и чувствуется пустотность, незаполненность пространства, дырявость нашего театрального мира, то и дело дающего течь.
Будь Товстоногов жив и здоров, уверен, сама театральная атмосфера в нашей стране была бы другой... Во всяком случае, шарлатанству был бы дан отпор, агрессивным малохудожественным извержениям было бы не столь легко шуметь, мелькать и прыгать перед очами зрителей...
Да, он бы многого не допустил - из того, что сегодня процветает и искусственно поднимается на пьедесталы".
Главным образом, и об этом Розовский, конечно, не пишет, он не допустил бы появления самой книги Розовского, спустя много лет решившего рассказать историю о том, как великий режиссер отнял у молодого, но уже знаменитого театрального любителя славу его главного детища - спектакля "История лошади" по повести Льва Толстого "Холстомер". Ведь ни самого великого "тирана", ни его выдающегося актера Евгения Лебедева, ни товстоноговского завлита Дины Шварц, которая активно фигурирует в сюжете, уже давно нет в живых. Театр, правда, вступился за своего маэстро, высказав устами Олега Басилашвили и сестры Товстоногова Нателлы Александровны гневные слова в адрес мемуариста. Но, думается, это был лишний жест. Чем больше шума вокруг этой старой истории, тем больше рекламы делается книжке "Дело о конокрадстве". Между тем книжка эта ничего принципиально не меняет в театральной истории. В ней Товстоногов навсегда останется великим режиссером второй половины ХХ века, создателем уникального актерского ансамбля и спектаклей-шедевров. Что касается Марка Розовского - до сих пор у него было имя человека, придумавшего и вместе с Товстоноговым осуществившего великолепную толстовскую повесть "Холстомер" в жанре трагического "русского мюзикла", создателя одного из самых независимых явлений 60-х годов - театра "Наш дом" и театра "У Никитских ворот", где было много хорошего и плохого. Но с выходом книжки все узнают о том, что Розовский - еще и любитель сводить счеты с покойниками и что ничего более великого, чем свой украденный шедевр, он и не поставил.
Марк Розовский,
профессор РАТИ, художественный руководитель театра "У Никитских ворот":
- Могу сказать только одно: прочитайте книгу повнимательней и непредвзято. Там есть ответы на все вопросы. Там правда, которую я знаю и помню. Все, что мне сейчас приписывают, для меня совершенно ошеломительно...
Меня спрашивают постоянно: а почему вы раньше это не сделали? Раньше я вынужден был бы тут же эмигрировать. Если они сейчас на меня столько вылили, то представляю, что было бы при жизни Георгия Александровича. Тогда вякнуть нельзя было. И я об этом написал. О том, что вся система координат, в которой он был генеральный мастер, позволяла ему делать все, что он хочет, и не только со мной. И это знал весь театральный мир. Я его боготворил и боготворю, у него учился и учусь. Это был великий театр. Но психология всей системы была такова, что надо было убивать, зажимать слабого.