Поделиться
Михаил Шемякин, взбудораживший несколько лет назад российских балетоманов своими монументальными гротесками карнавальной "гофманиады" в "Щелкунчике" и "Волшебном орехе", намерен в новом балете Мариинки представить саму "метафизику" человеческого бытия.
Скрытые от простого глаза "тайны" земной жизни должны последовательно проясниться сначала в геометрических абстракциях балета "Метафизика" на музыку 2-й симфонии Прокофьева, затем - в нервных коллизиях "Кроткой" по Достоевскому и 2-й симфонии Рахманинова, а в финале - выплеснуться наружу в исступленной энергии "Весны священной" Стравинского. Хореографию этой балетной "фаустианы" придумала Донвена Пандурски, дирижировать премьерой будет Валерий Гергиев. Пребывание же "майстера" Шемякина в Петербурге балетами не ограничится: 20 ноября в Доме кино он представит двадцатиминутный анимационный фильм "Золотой горшок" по мотивам собственной "гофманиады" (30 ноября запланирована премьера мультфильма в Москве), а 29 ноября на открытии Новой сцены Мариинки презентует "метафизические композиции", которыми по заказу маэстро Гергиева расписал стены театрального новостроя. Накануне премьеры Михаил Шемякин дал интервью "Российской газете".
Союз Гофмана с Достоевским
Российская газета| Это уже третья для вас балетная постановка в Мариинском театре. Вас серьезно захватил этот вид искусства?
Михаил Шемякин| Поставить новую версию "Щелкунчика" в моем оформлении было идеей Валерия Гергиева. Но, когда он позвонил, я сначала отказался наотрез. Я видел балетного "Щелкунчика", и для меня это было ужасно: совершенно не мой жанр. Валерий сказал: "Не отказывайся сразу. Я прекрасно знаю твои работы: ты уже тридцать лет работаешь над "Щелкунчиком". Купи мою запись на CD и, после того как прослушаешь, позвони мне и скажи, соглашаешься ты работать над этой вещью или нет". Буквально через час я уже слушал CD с его записью "Щелкунчика", признанной, кстати, лучшей чуть ли не из 80 существующих. Я просто не узнал эту вещь. Он совершил чудо, восстановив темпы Чайковского, воскресил его идею. И я услышал совершенно трагическую симфонию. На второй день я позвонил Гергиеву и сказал, что согласен работать.
РГ| С гофмановскими сюжетами ваша связь понятна: фактически вы стали не оформителем, а автором этих спектаклей. Какая у вас роль в новой постановке?
Шемякин| Здесь ситуация совершенно иная: меня пригласили на постановку руководитель мариинского балета Махар Вазиев и хореограф Донвена Пандурски, с которой мы работали над "Волшебным орехом". У них уже была своя идея. Для меня же особый интерес представляла "Весна священная" Игоря Стравинского как пожизненный долг перед великим композитором, который в 1962 году первый открыл меня как художника и первый увез мою работу на Запад.
РГ| Стравинский написал балетную музыку, но в этих балетах вы впервые столкнулись с симфониями?
Шемякин| Мне было необычайно интересно работать: здесь удивительно сплелись и романтика Рахманинова, и исступленность "Весны священной", и совершенно уникальная, могучая нервозность музыки Прокофьева. Мой любимый писатель с юных лет - Федор Михайлович Достоевский. Я начал иллюстрировать его в 16 лет и по сей день этим занимаюсь. Но именно рахманиновская музыка, соединенная с историей "Кроткой" и хореографией Пандурски, продиктовала мне совершенно новое метафизическое пространство: полуразрушенный собор, состоящий из балок, с громадным колесом судьбы, с черным небом... Этот новый ход возник в моем сознании именно через симфонию Рахманинова.
РГ| Достоевский написал "Кроткую", шокированный реальной историей, опубликованной в газете, о том, как девушка-швея Мария Борисова выбросилась из окна с иконой Богородицы в руках. Для Достоевского в этом - главная коллизия: Бог и человеческая, "слишком человеческая" воля. Как вы трактовали эту историю в балете?
Шемякин| Сугубо индивидуально и исходя из пространства сцены, из специфики балета. Мне пришлось отказаться от маленьких вещей: на расстоянии ничто не читается, поэтому у меня судьбой и уходом в иной мир Кроткой занимаются Ангелы смерти. Они присутствуют на сцене так же, как и "петербургские призраки". Для меня эта крошечная история Кроткой по своему трагизму является выражением трагедии всей России, ее особой судьбы. Занимаясь же всю жизнь Гофманом, который оказал влияние на Достоевского, я понял, что все здесь сплетается в единую, неврастеническую линию. Поэтому в моей "Кроткой" в образах "петербургских призраков" - в их цилиндрах, костюмах, расписанных геометрическими линиями, - просвечивают и образы из "гофманиады".
Анархия и красота
РГ | Музыка, с которой вы сейчас работали, написана в начале прошлого века. Это время чистой эстетики, тотального вторжения живописцев на сцену. Ваш опыт соответствует нынешней ситуации в театре или противостоит ему?
Шемякин | Я не театральный художник, и привлек меня в эту сферу Гергиев, который, зная мою любовь к цвету, к ритму, к линии, захотел вернуть спектаклям утраченную зрелищность. Сегодня в моде только режиссерский выпендреж - так называемое "современное прочтение", когда как попало "юзают" музыку великих композиторов. Хочешь создать что-то новое - пригласи современных композиторов, напиши новое либретто и скачи хоть голый по сцене. Нет, обязательно надо за уши притянуть Чайковского, Верди и шокировать публику под видом того, что "я так читаю". Я сам не чужд новаторства, но новаторство отличается от художественного беспредела так же, как свобода от анархии.
РГ | А где лично вы ставите границы, за которыми язык искусства перестает им быть?
Шемякин | Этой границей должно служить понятие подлинной эстетики. Речь идет не о красивости, это сформулировал Делакруа: "Красиво - это еще не есть красота". Но, если мы в своем искусстве отойдем от понятия гуманности, от самого человека, от понятия эстетики, от понятия красоты, мы забредем в дьявольские дебри. Это уже не искусство. Я живу в Америке и знаю, что всем изобразительным искусством у нас управляет художественная мафия, мощно надвигающаяся сейчас на Россию. Кто управляет "Сотби", "Кристи" и прочими?
Чем они оперируют, кого поддерживают? О каком искусстве можно говорить, если сегодня находятся придурки, готовые выложить полтора млн. долларов за пять электрических лампочек, висящих на проводе, - это так называемое концептуальное искусство. Почему, например, в России сейчас навязывают Уорхола? Я был в Самаре - меня торжественно везут показывать выставку Уорхола, Пиотровский в Эрмитаже делает выставку Энди Уорхола, Третьяковка забита Уорхолом. Да потому, что Запад давно перекормлен Уорхолом, а русские толстосумы очень привлекательны для мафии: им можно внушить, что нужно покупать, какие работы вешать на стены, какую одежду носить. Это гигантский бизнес: цены на картины достигают 30, 40, 80 млн. долларов. Поэтому у американцев, считающих, что в России денег немереное количество, огромные перспективы на русской территории. Если у них все получится, то так называемому свободному российскому искусству вообще придут кранты.
РГ | Ну и как противостоять этому зомбированию? Выработать массовый вкус практически невозможно, Пушкин вообще считал, что искусство аристократично. Вот вы пытались работать с телевизионной аудиторией, но ваш образовательный сериал закрылся, почему?
Шемякин | Ребята, с которыми мы делали первые шесть серий, готовы продолжить работу, приехать в Америку, где у меня подготовлены колоссальные материалы по всем пластам культуры, но министерство культуры и массовых коммуникаций не в состоянии выделить никаких денег. В России сегодня очень непростая ситуация: есть огромный творческий потенциал, и в то же время все зависит от того, куда направится творческая молодежь. Трагедия современных художников - это отсутствие знаний. В России эта трагедия усугублена тем, что на 70 с лишним лет страна был оторвана от арены мирового искусства. А теперь и вовсе никому нет дела до молодых художников. Книги по искусству безумно дорогие, талантливые художники из глубинки, в которых я очень верю, не могут приехать посмотреть Эрмитаж, Третьяковку: у них вообще никаких денег нет. А молодому художнику надо увидеть и Италию, и Францию. Все это проблемы государственного масштаба, я же стараюсь кому-то помочь благодаря своему фонду и институту, где художники могут экстерном проходить то, что просто обязаны знать.
Бог и насекомые
РГ| Вы сказали, что вашим проводником в люди стал Стравинский? При каких обстоятельствах произошла эта встреча?
Шемякин| Это было в его первый приезд после длительного отсутствия в России во время эмиграции. Он приехал уже в очень пожилом возрасте. Мой друг, известный музыковед Сергей Сигитов, каким-то невероятным образом устроил так, что я попал на чаепитие к Стравинскому в гостиницу "Европейская". Там и произошло наше знакомство. Игорь Федорович оказался человеком, чрезвычайно интересующимся русским нонконформистским искусством, и прекрасно понимал, какая у нас идет борьба между официозом и нонконформистами. Естественно, в России его "пасли": какие-то композиторы не давали ему шагнуть ни вправо ни влево, ограждали его ото всех, кто хотел с ним побеседовать. Видя это, он отзывал меня в сторону и спрашивал: "Ну расскажи, как вы боретесь: в одиночку или какими-то группами?" Я был ошарашен: приехал мой бог, буквально спустился с небес. Это была живая легенда и абсолютно гофмановский персонаж: крохотного роста, с тросточкой, в черном сюртуке. У Стравинского был блистательный, абсолютно рафинированный русский язык, он пересыпал его прибаутками: например, идем мы с ним по коридору (а у него была такая подпрыгивающая, гофмановская походка), подъехал лифт, он произносит: "Ну все. Поехали с орехами, поскакали с пирогами", взвился в воздух и очутился в открытом лифте. Чистый Гофман. Спустя годы я, воздавая должное великому мэтру, сделал по памяти его портрет в бронзе и в графике, а также 6 литографий на темы его балетов: "Петрушки", "Весны священной" и "Жар-птицы". Сейчас, когда из Мариинского поступило предложение поработать над его балетом "Весна священная", я не мог отказаться.
РГ| Как возникла идея перевести содержание балета в мир насекомых?
Шемякин| Когда я начал готовиться к созданию собственной концепции, я обнаружил, что есть две классические трактовки: одна - этнография Рериха - языческая Русь, лапти, просторы, а вторая - политически окрашенная у Бежара - с антифашистскими и антитоталитарными мотивами. Вокруг этих трактовок и строились все интерпретации "Весны священной". Мне не захотелось повторяться, и я решил создать новый вариант, который одновременно мог бы быть доступен и детям, о которых я много думаю, и взрослым. Я создал мир насекомых. Только представьте себе, что вы весной вдруг пригнулись и стали разглядывать траву. А в траве-мураве оказывается своя "Весна священная". Там танцуют мухи, снуют муравьи, есть свой злодей - паук. А для того чтобы показать красоту женских ножек, красоту женских фигур, в этой траве-мураве появляются эльфы и сильфиды.
РГ| Трилогия, начинающаяся с глубокомысленной "Метафизики", заканчивается "Весной", адресованной детям. Какой смысл вы в это вкладываете?
Шемякин| Это эпопея человеческого пути: от первой части - отношений божественных начал и человеческих ко второй - трагедии России через историю "Кроткой", к третьей, где раскрывается главный принцип жизни: что в мире внизу, то и наверху. Все едино. И мне кажется, что главная наша мысль питается "Весной священной", природными токами жизни.