Поделиться
Такие события взрывают общественное сознание, и мы должны объяснить себе, что происходит, - иначе как жить с этим взрывом внутри нас. Сегодня мы размышляем об этом с Павлом Гусевым - председателем комиссии Общественной палаты по коммуникациям, информационной политике и свободе слова в СМИ и главным редактором газеты "Московский комсомолец", потерявшей журналиста в столь же трагических обстоятельствах.
Павел Гусев | Анна была очень специфическим журналистом. Она, наверное, не обладала большой популярностью среди массового читателя. Она часто защищала самих чеченцев, и определенная часть общества, даже не понимая, что она говорит, сразу настраивалась против нее. Анна касалась тем, которые не всегда однозначно воспринимались в обществе, в политике, но это была ее честная позиция. Она верила в свою идею. Эта идея могла быть непопулярной, неоднозначной, но она за нее боролась. И эта идея основывалась на тщательном анализе фактов, так что в этом смысле у нее была журналистика фактов, а не версий, это правда.
РГ | Можно ли говорить, что эта "журналистика фактов" уходит?
Гусев | Я бы не стал так категорично утверждать. Хотя кризис в журналистике существует. Согласно всем рейтингам, престиж профессии журналиста падает. Для молодежи журналистика уже не то, что было в 90-е годы, когда на журналиста смотрели как на некое светило. Вспомните, в начале 90-х журналисты без проблем становились депутатами парламента, потому что обладали 100-процентной поддержкой общества. Сейчас же больше распространены слова "продажный журналист", "продажная журналистика". Эта ситуация сложилась на протяжении последних 10-12 лет, когда ряд изданий перешел в крупные финансово-олигархические структуры. Естественно, это отразилось на состоянии дел в журналистике, на ее выживаемости: издания стали вынуждены размещать платные пиаровские материалы. А Анна Политковская не служила в пиаровских структурах, она работала в "другой" журналистике. Остались ли еще такие журналисты? Я уверен, что остались. Они существуют во многих изданиях и работают не на пиар, а на свое честное имя. Но их мало. Это бронтозавры, они так или иначе из журналистской жизни уходят. И я не вижу, чтобы новое поколение заполняло эти ряды.
РГ | Журналисты теперь станут больше бояться?
Гусев | Но не запугали же журналистов убийством Холодова в 94-м году.
РГ | Это был первый случай. Наверное, тогда думали, что он останется единственным. А теперь у нас целый мартиролог...
Гусев | Конечно, в определенной степени это убийство и рассчитано на запугивание журналистского сообщества: не суйся туда, где твое мнение никого не интересует. Я думаю, что часть журналистов действительно испытывает шок и может испугаться, но это пройдет, я абсолютно уверен. Когда вы едете на машине и попадаете в аварию, конечно, вы пугаетесь. Но потом все равно садитесь за руль.
РГ | Вы сказали, что доверие к журналистам уменьшается и что сама Политковская не была всеобщей любимицей. Но жизнь свидетельствует, что журналистов все-таки боятся?
Гусев | Я опять вернусь к Холодову. Его убили, чтобы угодить министру обороны, потому что не все понимают меру угождения. Боюсь, что с Анной Политковской схожая ситуация: кому-то хотели угодить.
РГ | То есть цель убийства не в том, чтобы Анна не рассказала о чем-то крайне важном?
Гусев | Может быть и это, но... Давайте честно говорить: какой бы острый материал ни был опубликован, он что, что-то изменит? Сейчас не 90-е годы, когда от газет или передач общество сотрясалось. Кого сейчас волнует, что пишут про Чечню? За это не убивают.
РГ | В журналистике, в обществе что-то изменится с ее гибелью?
Гусев | Боюсь, что нет. Для тех, кто работает в журналистике, - это большой удар и большое горе. Но чтобы журналисты как-то объединились после этого события - не думаю. Для политиков и тех, кто занимается общественной деятельностью, - это отрицательный знак. Знак того, что криминал наступает: незадолго до Политковской убили зампреда Центробанка... У нас давно не было громких убийств. Мы вроде бы перешли на новый этап развития, когда вопросы решаются не через насильственную смерть человека. Но это не знак отката назад. В любом течении истории бывают отступления на шаг назад или в сторону, но общество движется дальше. У нас сейчас совсем другой менталитет. И я абсолютно уверен, что такие случаи не станут системой.