Поделиться
Творения Дмитрия Шостаковича стали такой же неотъемлемой частью общечеловеческой культуры, как музыка Бетховена, Моцарта, Малера. Его громадное наследие, представляющее, по сути, феномен исповедальной "автобиографии" ХХ века, включает пятнадцать симфоний, пятнадцать струнных квартетов, три балета, две оперы, оратории, вокальные циклы, сочинения для симфонического оркестра и солирующих инструментов, музыку для драматического театра и кино.
Но все ли цифры правильны, все ли сочинения учтены в "твердых списках" его творчества? Возможно ли сегодня открытие неизвестного Шостаковича? Об этом - беседа со старшим научным сотрудником Архива Д.Д. Шостаковича и Музея им. Глинки Ольгой Дигонской:
Российская газета | Многие люди, входившие в ближний круг Шостаковича, наши современники. Дмитрий Дмитриевич весь ХХ век был на виду. Где архивисты ищут сенсации?
Ольга Дигонская | Прежде всего - рукописное наследие Шостаковича. Внимание к автографам Шостаковича может кардинально поменять представление о ключевых вехах его творческой жизни, по сути расшатать существующие мифы. Могу сказать, что сегодня ни один музей мира, кроме Музея им. Глинки, не может заявить о подобной сенсационной находке: в рукописном фонде обнаружено свыше 250 нотных листов, исписанных рукой Шостаковича, хранившихся в фонде Шостаковича в пухлой картонной папке (я называю ее Музейной папкой) в качестве "необработанного материала". Автографы поступили в музей в 60-е годы скорее всего от его друга Левона Атовмяна. По воспоминаниям самого Атовмяна, он договорился с домработницей Шостаковича Феней, чтобы она опорожняла корзины композитора, лишая его таким образом возможности уничтожать свои черновики. Конечно, корзины не были единственным источником... Атовмян в те годы бывал составителем сборников и сюит из музыки Шостаковича.
РГ | Как образовалась эта папка?
Дигонская | Это чисто архивный феномен. Черновики представляли собой разрозненные листы без надписи. Мне потребовалась кропотливая работа по атрибуции и воссоединению этих листов, была предпринята попытка найти место рукописям в уже существующем корпусе автографов Шостаковича. И выяснились удивительные вещи. Известно, что Шостакович к 26-му году в состоянии творческого кризиса сжег, подобно Гоголю, все свои ранние сочинения. Оказалось, к счастью, не все: произведения в папке датируются 20-ми-50-ми годами. Самое раннее относится к 1920 году (Шостаковичу 14 лет): листочек, вырванный из тетрадки и исписанный с двух сторон, представляет собой фрагмент самой первой сонаты Шостаковича, считавшейся утраченной.
Но самый сенсационный материал, который оказался в "архивной папке", - это незаконченная опера "Оранго". Название ее происходит от слова "орангутанг", потому что главный персонаж в опере - получеловек, полуобезьяна. Это иностранный журналист, который вследствие биологического эксперимента и своих жизненных и политических ошибок (в тексте имеется намек на шпионскую деятельность в Советском Союзе) приобрел полузвериный облик. Опера писалась в 1932 году.
РГ | Здесь, вероятно, есть аллюзии на "Собачье сердце"?
Дигонская | Здесь еще больше пересечений с "Клопом" Маяковского, музыку к которому в постановке Мейерхольда Шостакович писал в 1929 году. Так же, как в "Клопе" демонстрируют Присыпкина, который: "смотрите: курит", в "Оранго" конферансье Весельчак, представляя Оранго иностранным гостям, говорит: "Это такое промежуточное звено между хомо сапиенс и нашим пращуром. Вот человеко-обезьяна Оранго. Он сморкается, пользуется ножом и вилкой, кашляет и даже произносит "э-хе-хе". Дальше начинается демонстрация: "Оранго, высморкайся!" Оранго сморкается. "Оранго! Сыграй Чижика!" Он играет Чижика!
РГ | Интересно, что все эти "эволюционные" идеи нового человека имеют в 20-30-годы такой скептически-критический финал.
Дигонская | Это тема, которая была востребована временем: критика буржуазного строя во всех проявлениях. Мы планируем издать "Оранго" в следующем году отдельным изданием "Архив Шостаковича". Сомневаюсь, правда, что удастся найти либретто, автором которого являются Александр Старчаков и Алексей Толстой. Они были близкими друзьями, но после того как Старчакова репрессировали в 37-м году, Толстой отрекся от этой дружбы. Шостакович, конечно, не по этим причинам прекратил писать оперу. Известно, что в том же году он писал еще одну оперу: "Большая молния". И обе они создавались на фоне "Леди Макбет".
РГ | Три оперные партитуры одновременно? Это нереально.
Дигонская | Да! Это был период, когда Шостакович с легкостью работал над параллельными замыслами. Он тогда был молод, энергия била ключом, и, несмотря на провалы и успехи, это были счастливые годы для него: все казалось дозволенным, все казалось по плечу.
РГ | В каком варианте дошли эти ранние оперные опусы: отдельные фрагменты, арии, акты?
Дигонская | "Оранго" - это единая рукопись, которую не пришлось собирать по кусочкам. Структурно завершен Пролог или первое действие: в Россию приезжают иностранцы, их развлекают самодеятельной программой, Весельчак рассказывает про чудеса света и демонстрирует Оранго. В какой-то момент Оранго начинает рычать, вцепляется в волосы одной из присутствующих иностранок и кричит: "Рыжая стерва, порву!". Хор, подобно хору античной трагедии, вопрошает: "Что случилось?". Выясняется, что один из присутствующих иностранцев узнает в Оранго своего сводного сына. Другой - своего бывшего ученика, блестящего журналиста, какая-то дама - сводного брата. Весельчак говорит: "Давайте расскажем зрителю историю этого человека-обезьяны Оранго: как он появился на свет, что с ним было, как он воевал, как приехал в Советский Союз, что там делал, как был разоблачен, как был выдворен из него, что делал дальше, каким образом был куплен в Гамбурге за 150 долларов и доставлен в Москву в качестве зооэкспоната". Музыка пересказанного сюжета длится около 40 минут. В архивной папке оказался клавирный вариант: это первоначальная фиксация всего необходимого с выписанными партиями хора и солистов. Но это, безусловно, может быть исполнено. Дмитрий Бертман планирует поставить "Оранго" в "Геликоне".
РГ | В архивах собраны не только нотные рукописи, но и переписка Шостаковича. В этом году были изданы письма Шостаковича к Ивану Соллертинскому. Купируете ли вы тексты писем или издаете их полностью?
Дигонская | С точки зрения современных позиций, конечно, хотелось бы обойтись без купюр, но, учитывая, что большое количество упоминаемых лиц может быть еще живо, этический момент должен превалировать над исследовательским интересом. Сейчас мы собираемся публиковать уникальные письма Шостаковича к Валериану Богданову-Березовскому (искусствовед, композитор). У Шостаковича с детства была невероятная потребность в близком друге, феномен дружбы культивировался им всю жизнь. И место главного его первого друга занял Богданов-Березовский. Они познакомились, когда Богданову-Березовскому было лет 15, а Шостаковичу лет 13. Письма эти интересны тем, что отражают личность совсем юного Шостаковича, почти мальчика. Они хороши своей интонацией. Скажем, у Богданова-Березовского был период острого недовольства собой, Шостакович утешает друга, просит прислать на рецензию его произведение. И самая первая рецензия Шостаковича относится именно к произведению друга.
РГ | Они видятся каждый день, тем не менее у них возникает потребность писать друг другу письма?
Дигонская | Это вообще традиция того времени: живя рядом (так было и с Соллертинским), они все равно обмениваются письмами, записками. Обсуждают личные, внутрисемейные дела, свои произведения. Шостаковичу ничего не стоило сказать: "Написал Скерцо. Ты, наверное, думаешь, что Скерцо говеное. Не думай так. Смею тебя уверить, поскольку ты слушаешь авторитетный голос автора, что Скерцо очень хорошее".
РГ | Если говорить о раннем Шостаковиче, то у него была серьезная проблема: молодой, талантливый композитор творил под давлением учителей, авторитета старой петербургской профессуры во главе с Глазуновым. Его не понимали. Как это раскрывается в переписке?
Дигонская | Вопреки существующему мнению о безоговорочной признательности Шостаковича своим профессорам, взрастившим его в Петербургской консерватории, в действительности он относился к ним не так однозначно, как в официальных речах. Очень яркий пример - его письма к Болеславу Яворскому, относящиеся к двадцатым годам. После окончания консерватории Шостакович в 26-м году пережил жесточайший творческий и духовный кризис. Он рефлексирует в письмах и называет причины: с его точки зрения, эта прекрасная выучка в рамках русской школы парализовала его. В письмах к Яворскому он писал: "Я страшно благодарен моим профессорам, но мне хочется обратиться к ним со словами: спасибо вам, что вы меня научили справляться с пассажами, избегать параллельных квинт, писать скучные фуги, но, ради бога, дайте мне теперь свободу, я хочу писать в какой угодно форме, в круглой, в квадратной или, например, в такой (дальше в письме следует каляка-маляка)!". Летом 26-го года он сжег свои ранние сочинения (как теперь выяснилось, не все), потому что раз и навсегда решил для себя отстаивать принцип творческой свободы.