Поделиться
И неизвестно, как сложилась бы "именная" история, если бы не путч августа 1991 года: официально город избавился от партийной клички только по указу Президиума Верховного Совета СФСР шестого сентября. Новой истории старого названия исполнилось пятнадцать лет.
Теперь очевидно: если бы демократической (без иронических кавычек) общественности не удалось пятнадцать лет назад переломить номенклатурное сопротивление, сейчас город назывался бы Ленинградом. Обществу, вернее, общественности, доходчиво разъяснили бы, что нельзя стыдиться собственного прошлого, что партийная кличка вождя мирового пролетариата сопровождала существование Питера многие десятилетия. И, соответственно, вошла в его историю, не только революционную (правда, город тогда назывался Петроградом), но и военную. А историю не переименовывают. И тезис, что Петербург - не переименование, а возвращение исторического имени, потерялся бы в этой риторике, ныне оправдывающей возвращение на свои "исторические" места Сталина, Ленина и Дзержинского...
Кстати, о военной истории Северной столицы. Год назад, во время празднования 60-летия Победы в Великой Отечественной, "петербургско-ленинградский" вопрос обострился вновь. Кому-то, как всегда, под прикрытием патриотизма захотелось вновь разыграть отыгранную карту: "Отстоим Ленинград". Историки напомнили: еще не была снята блокада, а уже вернули имя Невскому, прозванному большевиками Проспектом 25-го октября, опять появилась Дворцовая площадь, которую они же осквернили именем Урицкого. И это тогда понимали ленинградцы, отстоявшие свой город и защищавшие его, а не навязанное название. Они отстояли город в его первозданной красоте, на которую теперь покушаются радетели "освоения культурного пространства".
Можно с пафосом открыть аляпистый фонтан в Неве, прямо у стрелки Васильевского острова, и тем самым изуродовать канонический облик этого уникального ансамбля. Можно из лучших же побуждений "нарядить" в светящиеся кольца телебашню. Вы не отделаетесь теперь от ощущения, что у вас двоится в глазах: вместе с подсвеченным шпилем Петропавловки в вечернем абрисе Питера образуется двойная доминанта.
А еще не запрещено возвести в историческом центре высотку для новорусских ценителей прекрасного. Можно для увеселения публики попытаться провести и кинофестиваль на Дворцовой площади, загромоздив ее шатрами-балаганами...
Еще одна примета времени. Появилось ранее немыслимое: отсутствие толерантности, нарастающая ксенофобия. В Петербурге, сотворенном разноязыкими приезжими, создавшими его неповторимый облик и уникальную ауру, теперь убивают за "неправильный" цвет волос, за "не ту" форму носа.
"Дворцы и каналы на месте, а прежнего города нет", - как ни парадоксально, ностальгическое признание ленинградского барда по-прежнему кажется актуальным. Та ностальгия была по "забитому пылью" окну "в Европу, не нужную нынче". Нынешняя - по потаенной энергии "самостояния", по негромкой "нестоличности", воспринимаемой как несколько диссидентствующее "анти...". Какое уж теперь "анти", когда все наши, питерские, теперь в Москве. И в местном самоощущении появилась то ли имперскость, то ли державность. Неловкости как-то незаметно.
О приятном. Запущенная пастельность тонов хронически неотремонтированного исторического центра нынче, слава богу, осталась лишь на архивных фотографиях. Исчез "рыбий жир ленинградских ночных фонарей". А самое дорогое в Питере жилье, полушутя говорят у нас, - теперь в коммуналке, откуда отправлялся в ссылку "тунеядец" Бродский.
В город пришли деньги, в нем (на нем) научились зарабатывать. Краски свежи, исторический центр - будто с глянцевой открытки. Даже небывалые раньше подвесные клумбы-корзинки на фонарных столбах и цветочные куртинки вдоль шоссе прижились и уже не кажутся праздничным кичем. Недавнее трехсотлетие сделало Петербург "европейской картинкой" России, а Дворцовая площадь по частоте "цитирования" на западных телеканалах заслонила Красную. Нынче Петербург - символ посткоммунистического настоящего и общеевропейского будущего, он - символ новой России. Город впервые за свою послереволюционную историю обласкан властью. Здесь проходят политические саммиты и экономические форумы. Во дворцах блистательных пригородов проходят то ли балы, то ли концерты, то ли корпоративные вечеринки... Сюда переводят Конституционный суд и - перманентно обещают - структуры правительства. Отлично, будет еще больше денег - радуются одни. Кошмар, город затопчет чиновничья братия - стонут вторые. Правы и те, и другие.
Петербург действительно стал почти по-европейски удобным: множество хороших и недорогих (особенно по московским меркам) кафе и ресторанов, много шикарных магазинов, появились даже приличные дороги. А туристы ведь, как правило, городским транспортом не пользуются и не знают, что значит штурмом брать маршрутку или бесконечно ждать муниципального автобуса... Положение обязывает: в историческом центре, доступном взгляду высоких гостей, постоянно что-то красят, ремонтируют, благоустраивают. Гости, скользя с эскортом по ослепительно красивому центру, не заглядывают во дворы, где прячется питерская повседневность: они не видят загаженных дворов, облупившейся краски и вечных старушек на стульчиках у подъездов. Там живет Петербург Белого и Достоевского. "Город пышный, город бедный" - и в девятнадцатом столетии, и в двадцать первом. В этой неистребимой контрастности - щемящий внутренний разлад, неуловимое нечто, именуемое "душой Петербурга". За 15 лет мой город стал модным в среде тех, кто хочет, "задрав штаны", бежать за конъюнктурой, и остался любимым теми, кто умеет не сливаться с сиюминутностью. Путешествие из Ленинграда в Петербург продолжается.