Николай Гумилев стал первым казненным большевиками русским поэтом

Это как шок, как солнечный удар.
"Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко,далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф..."
И - все! В этот миг вся поэзия делится на "до Гумилева" и "после".

В слепоте этой любви-страсти не видишь ничего. Ни явной манерности этих строк, ни даже чудовищного с точки зрения русского языка синтаксического сбоя: "руки особенно тонки, колени обняв". Все это видишь потом, когда проходит шок, и начинаешь понимать не только силу, но и слабости Гумилева. Но любовь к нему не проходит никогда.

Однажды Бунину, уже в эмиграции, указали на ужасную по стилю строчку из стихотворения Гумилева "Волшебная скрипка": "Бродят бешеные волки по дороге скрипачей..." Даже язвительный Бунин, не любивший, пожалуй, всех поэтов своего времени (кроме себя, конечно), был несколько озадачен. Неужели Гумилев так плохо писал? Александр Блок в 1921 году, за несколько месяцев до собственной страшной смерти и расстрела Гумилева петроградским ЧК, написал едкую статью о Гумилеве и возглавляемой им группе "Цех поэтов", издевался над каждой неудачной фразой его статьи восьмилетней давности "Заветы символизма и акмеизм", писал, что Гумилев "спрыгнул с печки", "принял Москву и Петербург за Париж" и что вообще "это жутко".

Слава богу, статья Блока "Без божества, без вдохновенья" была напечатана уже после смерти обоих поэтов, когда им нечего было делить, разве что на небесах. В противном случае было бы действительно "жутко".

Невозможно химически вычленить, чем прежде всего завораживает Гумилев. Наверное, музыкой своих стихов, которая звучит вне зависимости от разного рода "красивостей" и стилистических сбоев. Наверное, мощным обаянием поэтической и просто человеческой личности: поэт, воин, путешественник, глубоко верующий христианин - все вместе. Невозможно не поверить легенде, согласно которой Гумилев улыбался в лица расстрельной команды в 21-м году, чем его убийцы были потрясены.

Почему-то образ Гумилева, как и его лирического героя, многим представляется очень цельным. От ранней романтической строчки "Я конквистадор в панцире железном..." до позднего сурового стихотворения-манифеста "Мои читатели" ("Я не оскорбляю их неврастенией, / Не унижаю душевной теплотой...") складывается искусительный образ Гумилева-"мачо", "настоящего мужчины". Кстати, именно этот образ повлиял на некоторых советских поэтов - от Николая Тихонова до Константина Симонова. Все они тайно боготворили Гумилева, подражали ему (особенно Тихонов). Но этот "милитарист", между прочим, писал и такие стихи: "Ушла... Завяли ветки / сирени голубой, / И даже чижик в клетке / заплакал надо мной..." А стихи из "Пятистопных ямбов", обращенные к Анне Ахматовой, его жене, в память об ее уходе? "Твоих волос не смел поцеловать я, / Ни даже сжать холодных, тонких рук, / Я сам себе был гадок, как паук..."

Перечитайте его знаменитого "Жирафа", уже цитированного выше, и вы увидите, что это не рассказ "мачо" об африканской экзотике, а просто желание утешить расплакавшуюся городскую девочку: "Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад / изысканный бродит жираф". Так няньки рассказывают плачущим детям сказки.

Гумилев стал первым казненным большевиками большим русским поэтом. Иначе быть не могло. На его месте не могли оказаться ни Блок, ни Ахматова, ни Есенин, ни Маяковский. Почему-то есть такая уверенность.