Поделиться
Продолжая дискуссию об искусстве в условиях рынка, начатую в "Российской газете" статьей Андрея Кончаловского "Победа рынка над искусством" ("РГ", 9 февраля), продолженную за "круглым столом" в редакции газеты ("Побег из "Черного квадрата", 16 марта) и недавней статьей кинорежиссера Вадима Абдрашитова "Вместо кино казино" ("РГ", 12 мая), мы публикуем интервью с художником и поэтом Дмитрием Александровичем Приговым о ситуации на современном арт-рынке.
Российская газета: Признаюсь, Дмитрий Александрович, давно зная вас как поэта, художника и активного деятеля современного искусства, я был поражен, когда в программе музыкального фестиваля Владимира Мартынова увидел напротив вашей фамилии жанровое обозначение - "вокал". Вы еще и поете? Или просто готовы выступать именно в тех ипостасях, которые востребованы арт-рынком?
Дмитрий Пригов: Когда понадобилось, тогда и запел. Для меня это не самоценное творчество, но еще одна сторона большого поведенческого проекта "Жизнь Дмитрия Александровича Пригова". Он отделен от конкретных родов моей деятельности. Когда радикальные люди смотрят мои традиционные рисунки, они пожимают плечами: зачем это? Делая инсталляции, я более соответствую современному искусству, зато любителям традиции кажусь идиотом, особенно когда кричу в саунд-перформансах, которые на самом деле и есть мое пение.
РГ: Что еще входит в проект жизни художника?
Пригов: Так сложилось, что я занимаюсь разными жанрами и видами искусства. Пишу стихи. Пишу романы. Пишу пьесы. Пишу так называемые "тексты". Это - в литературе. В изобразительном искусстве занимаюсь графикой, памятуя об академическом образовании. Занимаюсь инсталляциями. Рисую огромное количество фантомных моделей, которые потом модифицирую для реальных помещений. Занимаюсь объектами, банками.
РГ: Банками, где деньги хранят?
Пригов: Нет, банками из-под сгущенного молока. Это такой модульный размер. В проекте "Пригов",s family" вместе с сыном и его женой - они видеохудожники - делаем фото, видео и театрализованные перформансы. Занимаюсь тем, что вы назвали пением. Читаю лекции на славистских отделениях западных университетов, устраиваю выставки.
РГ: Эта "многостаночность" определяется рамками современного искусства?
Пригов: Все это создает комплекс "Дмитрий Александрович Пригов". Ибо современное искусство, как я думаю, это не работа с какими-то отдельными техниками, будь то медиа или станковая живопись. Современное искусство - это художническое поведение. Художник делает одно, другое, пятое, десятое. Каждая его деятельность указывает на центр, откуда она исходит. В принципе художника можно вовсе отделить от его текста. Сам он важнее тех языков, которыми пользуется.
РГ: Однако, если он поет, хочется, чтобы пел хорошо. А если снимает кино, чтобы кино было классное. И стихи, и романы, и все остальное. Разве не так?
Пригов: В принципе любой язык может стать художественным промыслом. И тогда неважно, расписывать ли матрешки, писать ли картины, как Малевич, или заниматься компьютерной графикой. Но постепенно в наше время выстраивается нечто более общее - тип художнического поведения. Особенно в сфере изобразительного искусства.
РГ: А разве изобразительное искусство - это не "картинки с выставки"?
Пригов: Современное изобразительное искусство это не искусство, которое изображает. Это искусство, являющее художника. Да, висят картины. Но, может, это не его картины, а подделки. Может, это часть перформанса, когда он начнет их сжигать. А, может, это периферийное действие, которое транслируется по телевизору в другое помещение, где все и происходит. Приходя на выставку, надо смотреть на художника: а как он себя ведет? Чем он назначил быть этим картинам? Может, они часть его художественной деятельности. А может, это часть его мистификационной деятельности. Может, это часть перформанса, а может, часть проекта длиной в десять лет.
РГ: Ловлю на слове. Все, что вы делаете, - проект длиной в жизнь. Но обычный гражданин скажет: "Да вы и певец никакой, и поэт средненький, и график дрянной, и хулиган несмелый и так далее..."
Пригов: Учтем, что все страны живут сегодня сразу в нескольких временах. А Россия так тем более. Огромное число людей до сих пор - в пушкинских временах. Для них блоковские новации ужасны. Кто-то обустроился в Серебряном веке. Для него ухищрения формалистов - крах всего святого. Кто-то дошел до времен Малевича, и ему кажется, что манипуляции с текстом это предел радикализма. Россия - разновременная страна. Всегда можно найти прослойку людей, для которых ты интересен или ужасен, свой или чужой.
РГ: И все-таки, что такое современное искусство, contemporary art, и почему оно так востребовано рынком?
Пригов: | Contemporary art возник после войны, разросся за это время множеством сменяющих друг друга направлений, его уже не охватишь взглядом. Более важно другое. Сегодня культурный возраст принципиально разошелся с возрастом физиологическим. В старые времена культурный возраст покрывал три физиологических возраста. То есть отец, сын и внук жили внутри одной эстетической концепции, которая к внуку приходила уже в виде абсолютной истины. К началу ХХ века оба эти возраста совпали. Каждое новое поколение приносило свою эстетическую идею. В наше время культурный возраст исчислялся десятью годами. Мы помним, как шестидесятники и семидесятники не понимали друг друга. Сейчас смена эстетических образцов происходит каждые пять-семь лет. Младший брат слушает иную музыку, чем старший, наслаждается другими фильмами, книгами. Скоро, видимо, культурный возраст будет совпадать со временем изобретения нового компьютерного чипа.
РГ: Если можно, немножко подробнее о последствиях такого эстетического "расслоения" в обществе.
Пригов: Резко меняется набор культурных текстов, который люди воспринимали в детстве и юности как некий образец для себя. Раньше поколения людей текли сквозь некие истины и стили. Сейчас, наоборот, за одну жизнь человек воспринимает множество стилей и направлений искусства. Начало твоей сознательной юности совпадает с доминированием художников одного стиля. Ты начинаешь вникать в изобразительное искусство, там уже доминирует другое. Начинаешь учиться - там третье. Выходишь из института - востребовано четвертое. Сам становишься художником - уже пятое. Ищешь свой собственный художнический язык - на дворе иные, шестые образцы. Только укрепился в них, начал выставляться, а это уже глубокая архаика, тебе на пятки наступают седьмые, восьмые, девятые, десятые. Смена поколений в искусстве идет со все убыстряющейся скоростью.
РГ: Но хочется быть любимым всеми, быть на вершине волны...
Пригов: До последнего времени такой вершиной волны был поведенческий жест. Ты можешь делать видео, можешь делать перформанс, можешь работать в стиле соцреализма или абстракционизма, но не потому, что силен именно в этом, а потому что работаешь с самими модулями перехода от одного языка искусства к другому.
РГ: Раньше все-таки было проще: этот соцреалист, тот абстракционист. Только привыкли, что одно хорошо, а другое плохо, - неважно, что именно, - как все смешалось.
Пригов: Идея нашего времени - многокультурность. Идея главной культуры отмерла. Сегодня все культуры равноправны. Ты должен видеть модуль перехода от одного языка к другому. Не должен застревать в одном языке или одном типе поведения, с которым себя идентифицируешь. Раньше каретник был каретником, делал кареты. Пришел Форд. Он придумал не новую машину "форд". Он придумал конвейер, технологию производства, на которое набираются любые рабочие. Главным деятелем становится инженер, технолог, менеджер, программист, которые, казалось бы, ничего не производят, кроме самих этих новых технологий.
РГ: Тогда современный художник - Зураб Церетели, который владеет многообразным художественным производством, вовлекающим в себя людей и капиталы?
Пригов: Современность художника можно понимать по-разному. Современный тот, кто живет сейчас. Современный тот, кто работает в практике, не ставшей полностью коммерческим дизайном, так? Современный художник тот, кто работает с новым типом поведения. В этом смысле Церетели - художник, работающий в предвоенной пластической стилистике. В качестве коммерческого организатора он вполне мог бы совпасть с проектной деятельностью современных художников, если бы понимал ее как основную свою задачу. Но для него накопление денег - одно, а хорошая картина в стиле постимпрессионизма или хорошая скульптура в довоенном стиле - другое.
РГ: А, может, он как раз понимает, но хитрит?
Пригов: Я не знаю, как он себя понимает. Но у него есть потребитель, рынок, поле деятельности. Это раньше был один стиль и один Великий Художник. Сейчас принцип номинаций. Как в музыке. Лучший певец в стиле рок, лучшая группа, классика, женский голос и так далее. Паваротти не соревнуется же с Майклом Джексоном. Важно быть первым в своей номинации и не думать, что ты лучший на всем музыкальном пространстве. При этом в разных номинациях - разные деньги. Вряд ли певец в стиле кантри или дирижер Баренбойм - первые в своих номинациях, - берут те же гонорары, что Майкл Джексон. Проблема не только в том, что делает Церетели и как он себя осознает, но и в культурной вменяемости его окружения. Как оно его понимает и где и в качестве кого экспонирует.
РГ: Лично вам комфортно жить в проекте "Дмитрий Александрович Пригов", в его ритме. Все-таки в этом году вам исполняется 65 лет, вы видели и иные времена, кроме нынешних.
Пригов: Знаете, трудно сказать. Вы спросили, всегда ли я пел? Понадобилось, и оказалось, что могу. При советской власти мне было трудно представить, что можно жить так, как я живу сейчас. Для меня отъезд с семьей из Москвы на лето был трагедией. А сейчас я каждые две недели в другом месте. С 1990 года я перемещаюсь по всему свету без перерыва.
РГ: Подразумевается, есть на тебя спрос на арт-рынке или нет?
Пригов: Естественно. То же с поездками. Если ты выставился где-то, то вряд ли сможешь выставиться там же раньше, чем через год. Возникает тип странствующих художников, которые, как цыгане, кочуют по городам и странам. Ты постепенно врастаешь в этот мир. К какому-то возрасту, может, годам к пятидесяти, кодируется уровень, на котором ты обслуживаешься в этом международном сообществе. Условно говоря, получаешь свою цену.