Поделиться
Донец, Днепр, Неман, Висла, Одер… Одной из этих рек хватило бы, чтобы оборвать юные жизни, а они прошли их все. Причем мама, связистка, была награждена медалью «За отвагу», и папа часто говорил, что эта медаль стоит всех его орденов. Помню, в заветной шкатулке лежали два благодарственных письма. Папе — гвардии старшине Васильеву Вадиму Петровичу — от командующего войсками 2-го Белорусского фронта маршала Советского Союза Рокоссовского, а маме — Анне Георгиевне Сальниковой — от войсковой части. «Мы всегда будем помнить, как отважная девушка Аня под жесточайшим огнем противника прокладывала нам линию связи, вдохновляя своим примером однополчан на боевые подвиги»…
То, что они поженились — тоже чудо, за которое надо благодарить войну. Это был типичный мезальянс.
Папа — городской житель, единственный сын учительницы, дочери ялуторовского помещика, он был красив, сложен, как Аполлон, с изящными руками. Замечательно играл в футбол, волейбол, шахматы. На войну он ушел после первого курса юридического института.
Мама — типичная простолюдинка, коренастая, с широкими плечами, росла в волжской деревне, в семье, в которой было девять детей, где много работали и жили впроголодь.
Глядя на ее снимки в тот период, я отмечаю большие доверчивые глаза и брови вразлет… Может быть, они, а может быть, то, что в их части на пять девушек приходилось полторы тысячи мужиков, сыграло свою роль в том, что однажды, в 1942 году, папа подошел к моей маме, когда она дежурила на коммутаторе, и стал рассказывать о своей родине Кургане, и о том, какое замечательное там пиво…
Бойцы любили и охраняли маму как сестру, но как только заметили, что мама предпочитает папу остальным, стали делать все, чтобы они не встречались. Тяжело перенести, если кому-то достается больше внимания и любви, чем тебе.
Поженились они после войны. Маму демобилизовали в июле 1945, а отец служил еще полгода. И вот однажды мама, взяв подушку в приданое (больше ей в семье ничего не могли дать) приехала к папе в Курган. Свекрови очень не понравились и эта подушка, и заношенное пальто будущей невестки, а более всего, что она вообще приехала… Так до конца своей жизни (даже после того, как мама родила трех детей и окончила институт) бабушка считала, что сын выбрал себе явно не пару…
Только войну мне благодарить за то, что я появилась на свет, такими родители были разными. Балагур, записной острослов, неравнодушный к рюмке (внесли свой вклад фронтовые сто грамм) и к женщинам… И молчунья, неласковая, не улыбающаяся мама…
Родители никогда не рассказывали о войне. Правда, когда я училась в пятом классе, отца пригласили выступить на вечере 23 февраля. И я, внезапно оробела, когда он, в военной форме, позвякивая медалями, вошел в класс. Рассказывал что-то веселое, вроде того, как они взяли в плен первого немца, а тот у них три котелка каши съел. В классе смеялись.
Отец улыбался, но глаза у него были грустные. Больше он никогда и нигде не выступал, мама же тем более публичности не выносила, и как-то так получилось, что постепенно их перестали приглашать на митинги и собрания. Мы, дети, тоже не лезли с расспросами — если так тяжело вспоминать те годы, зачем причинять боль?
Отец умер от инфаркта в возрасте 59 лет, в командировке, на перроне районного центра. Мамочка, к огромной нашей радости и гордости, жива до сих пор. Врачи посоветовали ей сменить климат, и она сейчас живет на Ставрополье. В ее доме — ни пылинки, а в огороде все вскопано, засеяно, цветет и приносит рекордный, по сравнению с соседями, урожай.
Глава станичной администрации говорит, что огороды бывших фронтовиков сразу можно отличить — ни сорняка, грядки, размеченные по колышкам… Пока у них есть силы, конечно. На все мои уговоры садить меньше, не пластаться, много ли ей надо одной, мама возражает, что земля пустовать не любит, и продолжает засаживать каждый сантиметр, даже в дальних углах огорода, куда шланг не достает и воду нужно таскать ведрами.
В этом смысле мамочка типичный советский человек, доживший до старости. Который не привык холить свое тело и считает хозяйственные перчатки ненужной роскошью. Который десять раз на дню нагнется, чтобы вытряхнуть половички у порога, дабы не нанести в комнаты ни пылинки. Который таскает по всему огороду железное ведро, потому что пластмассовое жалко. Впрочем, в последнее время районная соцзащита прикрепила к маме соцработницу, а на особо тяжелые работы по хозяйству мама кого-нибудь нанимает — пенсия участника войны это позволяет.
Раз в год, зимой, когда нет огородных работ, она ложится в госпиталь подлечиться. Впечатления, которые оттуда выносит, год от года тяжелее. Ее ровесники, бывшие фронтовики, совсем беспомощны. Мама больше всего на свете боится оказаться такой же, стать в тягость своим близким. Постоянно уточняет у нас, детей, разрешили ли в стране эвтаназию. Страх перед беспомощностью заставляет ее каждый день, в любую погоду и при любом самочувствии заниматься зарядкой. Древнеиндийские и тибетские ритуальные упражнения перемежаются американским бодифлексом. В станице меня так и опознают: «Ты дочка той бабушки, которая йога?». Библиотекари постоянно откладывают для нее новинки в области оздоровления тела, мама внимательно их изучает, конспектирует, а затем включает в свой комплекс. Он уже занимает около двух часов.
Два года назад мы — дети и внуки — приехали на мамино 80-летие. С Сахалина и из Кургана. Мамин день рожденья через пять дней после Дня Победы, поэтому поздравительные телеграммы и открытки, в том числе и от президента, были пришпилены на видном месте во дворе. Там, под виноградной лозой, мы и устроили семейное застолье. Мама не сводила с нас глаз, плакала и говорила, что никогда бы не поверила, что доживет до таких лет, когда все трое ее детей будут пенсионерами…
Я помню, как они с папой препирались, кто из них раньше умрет. По всем раскладам выходило, что мама — и в роду долгожителей нет (в деревне от тяжелой работы умирали рано), и болеет все время — операции, потом инвалидность… А папа — вплоть до инфаркта — ни на что не жаловался, любил плавать, тягал гири.
Размышляя о жизненном пути родителей, я убеждаюсь в мудрости Господа. Умерев до выхода на пенсию и не увидев четырех своих внуков, отец спасся от многих огорчений и душевных пыток, обрушившихся впоследствии на его ровесников. Он бы никогда не принял ни перестройку, ни рыночные реформы. Искренний коммунист и неисправимый сталинист, он гневно затыкал мне, студентке, прочитавшей официально «Один день Ивана Денисовича» и неофициально (сама переписывала) письмо Солженицына к IV съезду писателей, рот: «Ты это брось, мы со Сталиным войну выиграли!» или «Доиграешься — посадят!».
Мама же восприняла перемены, сотрясающие страну, очень благожелательно. Она до сих пор считает, что «не дай бог вернуться во времена коммунистов», и жалеет о часах, потраченных на собрания — и она была членом партии.
И это тоже загадка. Почему разносторонний, образованный, с чувством юмора отец был таким догматиком, и почему мама, не обладающая и десятой доли его качеств, с легкостью восприняла другой уклад и другую философию? Я нахожу только одно объяснение: за мудростью стоит только жизненный опыт, а не степень образованности и юмор. А мамин опыт — это не партийные собрания, а многочасовые стояния в очередях и ночные бдения за швейной машинкой, чтобы накормить и одеть большую семью.
…Мне не за что корить великую сводницу войну. Благодаря ей появилась я, а значит и четверо моих детей.
Да и маме не за что ее корить. Благодаря тем страшным переправам она получает хорошую пенсию, которая дает ей возможность держаться независимо и баловать внуков.