Поделиться
Российская газета: Борис Яковлевич, вы уверены, что нынешней молодежи будут понятны и не скучны страсти Карениной? Они ведь люди продвинутые и не понимают, зачем из-за любви бросаться под поезд. Сейчас бы Анну за ее роман никто не осудил.
Борис Эйфман: Да, но проблема в том, что и сегодня происходит масса самоубийств на почве трагической любви. И сегодня женщина может бросить ребенка ради любви к мужчине. И сегодня женщина так же эротически зависима от мужчины. И она, поглощенная, раздавленная страстью, готова пойти на любые жертвы.
РГ: Как вы соединяете время романа с современностью?
Эйфман: Я не ставил задачу говорить о дне сегодняшнем. Но невольно так получилось, что это спектакль сегодняшнего дня. Там слишком много современных эмоций, слишком много параллелей. К примеру, Анну танцует Мария Абашова (уверен, она станет открытием для балетоманов). Это очень юное создание. И как бы я ни прививал ей этику и мораль женщины второй половины XIX века - абсолютно бесполезно. При всем моем желании она не способна стать той Анной, которой была героиня Толстого. Особенно когда начинает звучать музыка, начинается поток движений, захлестывают эмоции и остановиться невозможно. Но та Анна и сегодняшняя молодая женщина - это и есть главная преемственность. Пусть современные женщины в стилизованных балетных костюмах кричат о своих страстях к современным мужчинам. Ведь сами люди ненамного изменились за полтора столетия.
РГ: Была ли у нее причина для такого ужасного ухода, это еще большой вопрос.
Эйфман: У нее прервалась связь с душой... Потом... Не забывайте, что Анна была наркоманкой. У такого человека расшатываются тормоза, появляются раздражительность, неприятие внешнего реального мира. И, конечно, состояние аффекта... Очень важны ее слова о том, что она убивает не себя, а чудовище, которое в ней родилось. Она освобождала себя и близких от того, во что она превратилась. Это была уже борьба не с Вронским, не с Карениным, не с обществом, а с самой собой. И она должна была закончиться трагедией.
РГ: Она была обречена?
Эйфман: Мир ее чувств таков, что она должна была пожертвовать собой. Если бы это не был Вронский, обязательно появился бы кто-нибудь другой. Это тип женщины-жертвы. Она рождена, чтобы погибнуть. Ее не осуждаешь и не оправдываешь.
РГ: Вы ее жалеете?
Эйфман: Ну, конечно, жалею. Жизнь стала для нее невыносимой. Любя сына, потерять материнскую сущность - это страшно. У нее был выбор. Она прекрасно понимала, что две ее любви несовместимы. И выбрала Вронского. Что сближает наше время с позапрошлым веком? Это вечные проблемы женщины, матери. Есть какие-то категории, которые все же из института семьи не исчезли. Перешагнуть через ребенка, перешагнуть через то, что есть божья мораль, - это все-таки мотив, над которым не перестаешь думать. Она погибла не потому, что потеряла мужчину. Это трагедия переродившейся женщины, ставшей существом дьявольского мира.
РГ: Это ваши ощущения. Вы уверены, что мужчина может понять всю глубину женской сущности?
Эйфман: Вы хотите сказать, что нам, мужчинам, вообще не стоит рассуждать о женщинах? Но я же хореограф. Не подумайте ничего плохого! (Смеется). Хореограф прежде всего не мужчина, а человек, который создает массу как мужских, так и женских образов. В конце концов Лев Толстой ведь тоже был мужчиной. Только у меня тема женщины идет не через слово, а через тело. Я должен воплотиться в эту женщину, которая танцует свою страсть. То есть стать в какой-то степени женщиной. Конечно, я не беру на себя смелость сказать, что Анна Каренина - это я. Но мне кажется, что мне с моими актерами удалось почувствовать психоделический тип этой женщины в нашем спектакле. Кто-то может с нашей трактовкой не согласиться.
РГ: А каков ваш Каренин?
Эйфман: Для меня Каренин - трагичная фигура. За что с ним так обошлись? Он нормальный человек, искренне любящий свою жену, до конца пытающийся сохранить семью. Для него эти страсти - катастрофа. И мне кажется, ему не удается спрятаться ни за религию, ни за развлечения в среде друзей-аристократов. Он одинок, оголен и раздавлен. Каренина танцуют народный артист Галичанин и молодой солист Марков.
РГ: Сейчас довольно модны постановки-ремейки на тему классических произведений.
Эйфман: Категорически возражаю! Любая наша постановка - это новое произведение. Наш репертуар иногда соотносится с какой-то исторической личностью или с литературой. Но слово и движение - совершенно разные виды искусства. Вот и "Анна Каренина" - это мой балетный спектакль по мотивам романа Толстого. История любовного треугольника банальна, ее можно прочесть в газетной хронике. Кроме сюжета, постановка никакого отношения к Толстому не имеет. Я сделал свой психоанализ этой истории. И попытался в нем найти то, что может волновать современного зрителя. Поэтому нельзя говорить, что это переложение романа.
РГ: Почему роман Толстого соединился у вас с музыкой Чайковского?
Эйфман: Для меня музыка Чайковского не просто эмоциональное состояние. Я думаю, каждое новое поколение будет открывать в этой музыке то, что ему близко. Это трагические эмоции, которыми всегда будет жить человечество. Сочетание энергетики нашего театра с этой музыкой дает очень мощный эффект. Ни один современный композитор не способен сегодня достичь подобной силы. Под музыку Чайковского можно создавать великолепный поток движений. Я использовал не очень известные сюиты, зарисовки, поэтому заинтересованного зрителя ждут некоторые открытия.
РГ: Как показываете огнедышащее чудовище - паровоз?
Эйфман: А мы его не показываем. Мы решаем эту проблему приемом, который был очень моден в начале XX века, он назывался "танец машин". Артисты кордебалета создают ощущение машины, которая раздавливает человека.
РГ: Вы полагаете, после вашего спектакля интеллектуалы срочно достанут с полок книги Льва Толстого?
Эйфман: Хорошо, если достанут. Мне жаль, что мы к своему наследию не слишком трепетно относимся. Между тем Толстой в "Анне Карениной" - это совершенно новый, непривычный писатель. Даже не психолог, а глубочайший психоаналитик, совершивший тончайшее погружение в подсознание человека. Он открыл то, что позже стали называть фрейдизмом.