Поделиться
- Олег, на повестке дня - вопрос о будущем России и Беларуси. Можно ли говорить об интеграции русского и белорусского менталитетов, духовной интеграции? Разные ли у нас, русских и белорусов, "мыслительные ходы" (если употреблять ваше выражение) и движения души?
- Мне кажется, что эта интеграция давным-давно произошла. Конечно, у белорусов и русских было в истории много вещей, которые разъединяли два наших народа. Но это были такие разъединения, которые шли от недальновидности наших правителей. Народы оставались всегда едины. Святой князь Олег Рязанский был противником Дмитрия Донского (тоже святого), Москва и Рязань соперничали. И до сих пор благоверный Олег местночтимый святой, а Дмитрий - общероссийский. Тот раздор как бы до сих пор сохранился. Но что из этого следует? Что москвич и рязанец не братья? Да ни в коем случае! То же самое касается других государств того времени - Твери, Великого Новгорода, Литвы, где формировался и креп белорусский народ. Как и русский народ в те времена - под Ордой. Устремления у правителей могут быть любые. Обычно они обусловлены политическими или экономическими причинами. Но народ - это то, что сохраняет себя несмотря ни на какие устремления правителей. Так что проблемы с интеграцией могут возникать на структурном, государственном уровне. Но вовсе не на уровне народов.
- Статьи, из которых сложилась ваша книга, рассматривают проблему: что хотел сказать тот или иной писатель и что у него на самом деле сказалось. В этом контексте вы вводите в поле зрения военные книги Виктора Астафьева и Георгия Владимова. Почему за скобки оказался вынесенным Василь Быков?
- Василь Быков - великий писатель, но вовсе не потому, что у него получалось или не получалось говорить в книгах то, что он хотел сказать. Дело не в том, что писатель хотел сказать. Дело в том, на чем он сосредоточивает свое внимание. Быков - на внутренней проблематике человека, оказавшегося перед мучительным выбором. Он очень ярко описывает эту проблематику. Так что читатель до боли, до мурашек на теле переживает все коллизии выбора его героев. Его предмет - душа человека. Его книги трагичны в самом точном, самом предельном смысле этого слова. Пожалуй, кроме Быкова, в советский период был только один писатель, который так бескомпромиссно ставил и решал проблему преодоления фатального зла. Это Варлаам Шаламов. Правда, у Шаламова предметом описания был ад лагерей, а у Быкова - ад войны. Ни того, ни другого я не брался всерьез анализировать, потому что это и не очень-то нужно, потому что их тексты говорят сами за себя. Что же касается Астафьева и Владимова, то это писатели скорее идеологические. Но на одной идеологии настоящего текста не построишь. Тем более что она у помянутых авторов менялась. Вот и получается, что им приходится искать что-то такое, чем можно оживить текст. А иначе он получается схематичным. В текст входят элементы психологии авторов, которая деформирует сюжет. У Астафьева вместо войны получаются страдания голодного брюха. А у Владимова - история промахов его собственной жизни. Все это детально разбирается в моих текстах. Быков не идеологичен в своих текстах, поэтому сказанное у него не выворачивается наизнанку.
- Поэт говорил: "Мысль изреченная есть ложь". Стало быть, по определению нельзя донести писательский замысел и "хотение" до книги, ничего не расплескав. Можно ли упрекать в этом писателя? Помните удивление Пушкина, написавшего в письме другу: представь, какую шутку со мной сыграла Татьяна - она вышла замуж за генерала!.. Да и Толстой хотел в "Анне Карениной" вызвать осуждение к женщине, предавшей семейные ценности, а создал народную героиню...
- Я думаю, ценность литературного произведения во многом определяется расхождением между тем, что писатель хотел сказать, и тем, что у него в результате сказалось. Дело в том, что литературный текст хорош как раз тем, что вбирает в себя много такого, о чем автор может и не подозревать, чего он может даже просто не понимать. Скажем, женщина, предавшая семейные ценности, осуждается обществом и страдает. Текст об этом мог бы создать по заданной программе и компьютер. Но писатель ведь нечто другое! Его функция в мире пророческая. Не в смысле каких-то предсказаний, а в смысле открытия и утверждения того, что невозможно обнаружить банальными рациональными методами. Согласитесь, именно в обнаружении нового заключается смысл всякого творчества.
- Ваша глава, посвященная "зеркалу русской революции", имеет подзаголовок "Согласно Льву Толстому российские реформы кончаются на рельсах"... Это дань нынешней политической риторике?
- Только отчасти. Это, конечно, была чистой воды политическая риторика, и я ее иронически обыграл в подзаголовке. Но интересовал меня, конечно, больше, Толстой, который писал роман о великих реформах. И фокус не только в том, что роман наполнен разговорами о реформах, а зануда Каренин - самый настоящий реформатор. Фокус в том, что атмосфера великих русских реформ XIX века просто окутывала писателя и вошла в его текст. Тут каждый герой является каким-то аспектом реформ, символизирует их ход и их проблематику.
- Например?
- Например, Левин олицетворяет собой земельную реформу, Вронский - военную, Каренин - административную. И сама Анна не просто какая-то женщина, изменившая мужу, но именно символ реформы, которая шла с таким трудом. Тут опять вхождение в текст проблематики, которая не обязательно намеренно прописана автором. Хотя Толстого, конечно, очень интересовал ход реформ в России. И не только в то время, в которое он жил....