Поделиться
- Почему вы решили эту дату отмечать в Санкт-Петербурге, а не в Москве?
- Я вообще ничего не хотел отмечать, потому что я довольно спокойно и иронично отношусь к датам. Они, наоборот, должны настораживать: сегодня 35 лет, а завтра ты должен доказать, что ты живой. Но поскольку юбилей совпал с выходом в Петербурге книги о постановке "Ревизора", то мы решили провести вечер. Еще и потому, что я недавно работаю в Александринском театре, и для меня было важно, чтобы артисты театра и питерская театральная общественность поближе со мной познакомились. Ведь юбилей - это все-таки повод не просто собрать банкет, но главным образом и предлог поговорить о театре, театральном языке...
- Прошло уже больше года с тех пор, как вас назначили художественным руководителем Александринки. Как вы оцениваете сегодняшнее состояние этого театра?
-Театр сейчас находится на некотором подъеме. Я не связываю это лично с собой, хотя, наверное, мое присутствие тоже играет роль. Но они на подъеме потому, что так совпали обстоятельства перемен. Если в БДТ, скажем, есть целый ряд артистов, которые чуть что - бьют себя в грудь: Гога, Георгий Александрович (что, с одной стороны, правильно, но с другой - сильно блокирует движение), то здесь никто никем не клянется, настолько все за много лет перемешалось и перегнило. 30 лет процессы шли лучше, хуже, но в конечном итоге были малопродуктивными. Поэтому в Александринском театре все настроены положительно. Молодежь всегда рвется вперед, а старики, как ни странно, вообще более подвижны к переменам - у них нет страха перед возрастом, они понимают, что терять им нечего, надо пытаться что-то делать. Сложнее с сорокалетними, те думают: а вдруг со мной что-то произойдет, и я вылечу из театра, при этом иногда мало что из себя представляя профессионально...
- ...Меж двух городов, меж двух театров. Мне интересно чисто физическое ваше состояние при этом.
- Оно очень напряженное, потому что половину недели я в Питере, половину - в Москве. В "Красную стрелу" я вхожу уже как в метро, как будто я в Черемушки еду. Все проводники меня в лицо знают. Раньше я с таким удовольствием выпивал в поезде, как же: ты уезжаешь, всегда это был отрыв. А сейчас я вхожу в вагон и сразу ложусь, потому что в 10 утра у меня уже работа. К тому же у меня прибавилось огромное количество административных дел. И главная задача, которая ежедневно передо мной стоит - сохранить себя для постановок. Сейчас в Москве я репетирую "Шинель" Гоголя, а в нее просто так нельзя войти. Как и нельзя просто так войти в комнату, когда ты работаешь с Мариной Нееловой, - она очень требовательная актриса.
- С Нееловой вы 20 лет не работали вместе. И вдруг предложили ей сыграть Башмачкина... Когда вы встретились, узнали друг друга?
- Узнали, но, конечно, двадцать лет это срок... Сейчас мы вцепились и хотим выжать как можно больше друг из друга и из любимого Николая Васильевича Гоголя... Последний спектакль - "Кто боится Вирджинии Вульф" - мы делали в 84-м году. Марина и тогда была великолепная актриса. Сейчас прибавился жизненный опыт, внутренняя биография. Этот опыт, с одной стороны, полезен, с другой - тянет, и его надо разрушать. Мне нравятся слова Мейерхольда о том, что самое замечательное в нашем деле - это возможность на каждом новом этапе почувствовать себя учеником. И Гротовский, с которым я встречался в 70-х годах и однажды даже имел счастье поработать, говорил, что у настоящего художника нет физического возраста для дебюта - всю жизнь творческий человек должен пытаться себя опровергать... Что же касается "Шинели" и Башмачкина, сыграть Акакия Акакиевича было давней мечтой Марины Нееловой. Я об этом не знал. Вообще идея принадлежит Юрию Росту. Мы сидели в Выборге на кинофестивале, он предложил: "А чего бы тебе не поставить "Шинель" с Мариной", - и тут же я понял, что это абсолютно точно.
- С Мариной Нееловой вы на одном театральном языке говорите?
- Наверное, хотя иногда я узнаю терминологию "Современника".
- Но вам она должна быть хорошо знакома - вы ведь 15 лет там проработали.
- Безусловно, хотя, терминология тоже менялась за это время. Для меня уход от житейского, бытового театра, который в том же "Современнике" может доминировать, являлся важной задачей. Мне и в "Современнике" хотелось соединить мое увлечение формой с театром такой мхатовской житейской правды. И потому по молодости я был там немножко изгоем. Волчек меня прикрывала, но я был режиссером вне их методики... А с Мариной Нееловой у нас язык один - она актриса очень широкого профиля.
- Известно, что ее партнерами в "Шинели" станут куклы художника Ильи Эпельбаума...
- Они готовятся, и они будут существенной частью спектакля. Там главное действующее лицо даже не Башмачкин, а пространство Петербурга, да и не только Петербурга - вообще некое пространство.
- Неелова с этим согласна?
- Ну, ей не обязательно все это рассказывать... Она, конечно, главная, но все-таки "Шинель" будет спектаклем о том, как нас завораживает некое пространство, то, что поначалу нам кажется даже не соблазном, а вполне нормальным делом. Вся жизнь человека на этом построена. В конце концов Александринка - тоже соблазн, чего тут говорить. Главное - держаться. У меня ситуация выгодная: мне не нужно ни кабинетов, ни места руководителя - меня это не интересует. Я только боюсь, чтобы Александринка ни в коем случае не увела меня от Мейерхольда, ведь Мейерхольд был одним из тех, кто меня привел в этот театр. А я человек чувствительный к мистическим знакам.
- То, что внучка Мейерхольда однажды именно вам поручила нести ответственность за наследие Всеволода Эмильевича, тоже было знаком?
- В одну из наших первых встреч она так внимательно на меня посмотрела, а она была очень конкретная женщина, пробуравила меня глазами, ткнула в меня и сказала: вот теперь вы будете за него отвечать. Я, помню, вздрогнул недоуменно - почему так повелительно?.. Это случилось в 89-м году, когда меня назначили председателем мейерхольдовской комиссии... А то, что в Александринском театре Мейерхольд работал десять лет, поставил там несколько лучших своих спектаклей, заложил основу режиссерской школы, которую потом развивал в своем театре и в Москве, для меня момент символичный. Я сразу себя очень хорошо почувствовал в Александринском театре. Я имею в виду в здании.
- Миллион долларов, выделенный Министерством культуры на программу "Шедевры русской классики в Александринском театре" - это не привидение?
- Два спектакля: мой "Ревизор" и "Маленькие трагедии" Григория Козлова уже профинансированы министерством. Сейчас начинает финансироваться спектакль Лангхофа "Смерть Тарелкина", это дорогая затея. В 2005 году Кристиан Люпе выпускает "Чайку", в 2006 году "Живой труп" буду делать я. Пока министерство свое слово держит четко.
- Давайте по кругу вернемся к Гоголю. Вы ведь уже одиннадцатый спектакль по нему ставите.
- У меня с Гоголем любовь с детских лет. Хотя я не ставлю перед собой задачи поставить все его собрание сочинений. Просто "Шинель" я считаю одним из самых генеральных его произведений. Но с Гоголем сложно: как только ты чувствуешь, что что-то такое в нем ухватил, в этот момент он высовывает язык и тебя наказывает. Однажды в Польше я репетировал "Мертвые души". Сделал компиляцию из четырех вариантов инсценировок Булгакова, прислал свой вариант текста в Краковский театр за несколько месяцев, чтобы его перевели. Когда пришел на первую репетицию, стал очень умно рассказывать о черте, о Гоголе, Мережковского беспрерывно цитировать. Потом предложил почитать - и у меня волосы встали дыбом. Актеры начали читать совершенно другую пьесу - целиком один из вариантов Булгакова. Меня холодный пот прошиб - я отчетливо услышал в ушах такое хихиканье: ну, да, ты все знаешь, где черт... Оказалось, что до переводчика мой текст не дошел, и он по каким-то причинам перевел совершенно другой вариант. Потом мы еще месяц переводили нужный вариант, такая головная боль была... Это был хороший удар по самоуверенности, в каждом же из нас сидит Хлестаков. Я почему пример привел - в отношении Гоголя надо вести себя крайне осторожно.
- А он вас гладил когда-нибудь по голове? Шептал на ушко, что вы молодец?
- Когда мне удавалось поставить успешные спектакли по Гоголю, а мне это удавалось... "Ревизор"... "Нумер в гостинице города NN" я считаю одной из лучших моих постановок за 35 лет. У меня были работы, которые имели бешеный зрительский успех. Я до сих пор помню, как в Ермоловский театр на спектакль "Говори..." грузинскую женщину внесли на плечах, а она кричала: "Нэ хочу в театр! Нэ хочу!" Я выскочил на крик, оказалось, она встала в очередь на улице Горького, думала, за косметикой, а толпа сломала дверь в театр и затащила ее прямо в фойе... "Нумер", "Шинель" - это совсем другое. Мне кажется, здесь я чувствую внимание со стороны Гоголя, но это опасное чувство. Я влюблен в Гоголя, Марина тоже влюблена в него...
- В "Шинели" метафорично прослеживается злободневная тема. О любви к вещам, которая заменяет и вытесняет любовь к людям.
- Это имеет место быть, но для меня спектакль - про соблазны. Как соблазнили детскую душу, не важно - плохую, хорошую, Башмачкин тоже был не художник, но он жил в своем мире, у него была своя вера. Он ничего не видел, ничего не знал, его ничего не интересовало. В его мир через Шинель ворвалась совершенно другая жизнь. А у каждого своя Шинель... Вот завьюжило, закрутило пространство, изменило человека, он стал другим, незаметно для себя потерял веру и в результате - умер. Вскружили, раскрутили - сколько мы знаем таких случаев, если говорить о злободневности? Соблазнились на вещи, на другой стиль жизни, на условия, на кресло, и как результат - потеря своего взгляда на себя, потеря реальности. Я много таких примеров знаю.
- Из своей жизни можете привести?
- Когда я терял веру?.. В истории с Ермоловским театром я неправильно поступил. В том плане, что был эгоизм и была уверенность, что самолично, вопреки всему, я доведу дело до конца. Хотя идея была благородная - я же не себе хотел что-то сделать, а театру. Но я пренебрег людьми, их интересами, желаниями, их страхами не очень творческого характера. Я стал на них наступать, и даже переступать через людей. И этот момент потом против меня обернулся. Не потому, что я ушел, - дело не в карьере, для меня такой вопрос не стоял. Я вообще человек, за которым карьера идет - не я за ней, а она за мной. Но я перешагнул через черту, подумав, что я могу почти все. Ничего хорошего из этого не получилось. Другое дело, что они не рискнули - испугались перемен. Может, и не нужно сейчас себя обвинять...
- Реформы зачастую связаны с увольнениями... Я сейчас говорю уже об Александринском театре.
- Иногда приходится это делать. Но нужно трезво оценить ситуацию, понять, кто что может, кто ничего не может, а кто просто забыл, как это делается, и помочь ему вспомнить. Когда я говорил с труппой Александринского театра, обещал, что никого из стариков трогать не буду - в большом национальном театре само их присутствие важно. А молодежи я сказал, что к ним буду относиться жестко. Они были удивлены: "К нам? Мы же надежда театра?!" Да, вы надежда, но вы можете еще пойти в другой театр, судьбу свою изменить, и это будет только к лучшему...
- Удовлетворите женское любопытство: как у вас налажен в Петербурге быт?
- Сейчас отремонтировали квартиру театра, я в ней живу. Выкраиваю время по подворотням, сквозным дворам побродить - это другой мир, мир Достоевского. Вообще Петербург - особенный город. У меня ощущение, что это город с потрясающими формами, из которых вытекло содержание, - город фасадов. Всю жизнь оттуда вытягивали. Сейчас задача и у руководства этого города, и у меня, скромная, в театре, это содержание обратно вернуть. Поле для деятельности сложное - очень много традиций. Чуть что - сразу традиции. Но традиции-то были вчера. А что сегодня?
- Вот сегодня для вас 35 лет творческой деятельности - это рубеж или дата?
- Абсолютно рабочая дата. Не рубеж точно. Я пока в активной форме. У меня много планов, но моя главная задача - сохранить себя для работы. Чтобы мои обязанности руководителя ни в коем случае, как мне это и раньше удавалось, не наехали на меня как на режиссера. Во мне всегда было два Фокина. И когда я чувствовал, что один из них начинает давить другого, главного, я очень волево поступал, вопреки даже законам бизнеса и партнерам. Они говорили: "Вы куда? Мы же тут?" А я отвечал: всего вам доброго, извините, меня нет. Если этого не делать, кажется, да ну, один день, два - какие проблемы? Такая Шинель начинается...