Поделиться
- Одно из первых заметных выступлений Гандлевского-поэта состоялось в альманахе московских концептуалистов - "Личное дело" в 1991 году. В сборник вошли также стихи других поэтов андергрануда - Пригова, Рубинштейна, Кибирова, Айзенберга. Кто эти люди для вас?
- Все эти люди произвели на меня каждый свое, но сильное впечатление - и в человеческом, и в профессиональном смысле. Оно не выветрилось и по сей день. Помимо сердечной приязни и привязанности есть и цеховая кухня. У кого-то из названных вами поэтов я пробовал что-либо перенять, с кем-то не соглашался эстетически, даже, может быть, писал "от противного". Но их опыт так или иначе был принят мной к сведению.
- А дух соперничества вас не поддразнивал?
- У меня есть одно неплохое свойство характера: тяга к профессиональному совершенствованию во мне сильнее честолюбия. Поэтому я и смолоду не боялся дружить снизу вверх, даже если это в глазах окружающих отводило мне вторые роли. Есть люди, для которых, наоборот, первенство прежде всего. Это нередко приводит к последовательному понижению круга общения - лишь бы выдаваться на общем фоне. Но я по-прежнему убежден: литератору, особенно небезызвестному, которого похваливают, нужны сильные друзья-соперники. Мне их присутствие, пусть воображаемое, много дает: полезно какое-нибудь новое стихотворение прочесть глазами Айзенберга, например, и попробовать придраться к нему на айзенберговский лад.
- Кстати, кого я упустила из этого круга "любимых и своих"?
- На первом курсе университета молодой человек, знакомый только в лицо, вызвался помочь мне заполнить какую-то ведомость. Звали его Александр Сопровский. Мы стали неразлучны на двадцать лет - вплоть до его гибели. Совершенно недюжинная была личность - главное влияние на мою жизнь, кроме родительского, разумеется. Потом появились Цветков и Кенжеев - ныне заслуженно известные поэты. Все они были гораздо опытней и искушенней меня в литературном отношении; приходилось тянуться, чтобы соответствовать уровню новой, первой по существу дружбы.
- Тогда все общались как бы поневоле, осталась ли потребность делиться друг с другом именно творческими достижениями до сих пор?
- Умозрительно говоря, потребность такая осталась. Но возраст, как ни крути, берет свое. Сил, живости и времени на встречи все меньше - это невесело, но, наверное, естественно.
- Сейчас делаются попытки возродить публичную поэтическую жизнь на площадках клубов, в магазинах. Устраиваются поэтические вечера, вот в "Букбери", например. У вас нет от этого ощущения искусственности, инициирования процесса сверху?
- Я не согласен, что речь идет о "возрождении публичной поэтической жизни". Именно сейчас она и существует должным образом. Посмотрите: чуть ли не каждый день в Москве какое-нибудь литературное мероприятие - чтения в ОГИ, "Апшу", клубе "Авторник" и т. п. Мне такое общение с читателем нравится в принципе, хотя раз на раз не приходится. А сборища на кухне с привкусом крамолы были хороши, но случались не от хорошей жизни.
- Недавно состоялся ваш вечер в магазине "Букбери"...
- Да, спасибо им. Публики было человек сорок по меньшей мере. Для очистки совести вычтем из этого числа пятерых слушателей, приглашенных мной лично (допустим, что мои гости высиживали исключительно из вежливости), остальные-то тридцать с лишним ведь зачем-то пришли...
- Если звезды зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно... Но поэта вдруг потянуло к суровой прозе? Это лета или потребовавший выхода яркий жизненный опыт, как в "Трепанации черепа", например?
- А вы сумеете внятно ответить на вопрос: почему хотите чаю, например, а не кофе? Растеряетесь, вероятно, и скажете: захотелось чаю - и все тут. Так и здесь. Никакие более уважительные причины и более весомые доводы мне в голову что-то не приходят. "Трепанацию черепа" я уже несколько лет не перечитывал, почему-то не тянет. Может быть, предчувствую, что не понравится, и берегусь.
- "Трепанация", возможно, из-за присутствия лирического героя к поэзии намного ближе, чем "<НРЗБ>". "<НРЗБ>" же - это проза без всяких оговорок. Хотя и проза о поэте. Как этот роман возник, из чего?
- Мне уже давно хотелось одну и ту же любовную историю описать с разных точек зрения: сперва так, как она виделась герою, когда он был ее непосредственным участником, а потом - от его же лица, но задним числом по прошествии большого времени. Замысел как замысел. Но дело никак не трогалось с места. А однажды на эскалаторе метро меня осенило, что нужен третий персонаж, который утрет моему герою нос и в творческом, и в любовном отношении. Так я выдумал Чиграшова - и замысел сдвинулся с мертвой точки.
- Ваша сегодняшняя слава - "яркая заплата на ветхом рубище певца" или жизненное удобство: не надо просить, обивать пороги, все сами просят?
- О славе рассуждать не берусь: у меня ее нет - есть умеренная известность в кругу профессионалов и энтузиастов-любителей. Не скрою, кое-какие житейские - вы их перечислили - выгоды имеются: не надо каждый раз самоутверждаться с нуля. Но с другой стороны... Давайте я вам лучше расскажу случай из жизни. Я возвращался с собственного чтения в гнусном расположении духа и стал доискиваться причин своего уныния. И развеселился, когда нашел их сразу две, причем взаимоисключающие. С одной стороны, мне казалось, что меня недостаточно чествовали, что успех выступления мог быть и большим. А с другой - что всем моим писаниям грош цена.
- Может быть, просто для многих поэзия, книги сейчас далеко не жизненная необходимость?
- Книги вообще не жизненная необходимость, а излишество - будь то Лев Толстой или какой-нибудь несчастный Коэльо.