Поделиться
Он умел извлечь поэзию из простых вещей: винограда, земли, юности, солнца, хорошей компании - всего, без чего грузин не живет. А прекрасно, потому что солнце и Грузию Иоселиани возит с собой повсеместно. И в свои семьдесят он так же любит хорошее вино, умеет видеть красоту в обыденном, только стал еще больше знать про жизнь.
Он в Париже. Он там имеет успех, к нему относятся как к мэтру, его любит Канн, и он делает фильмы, какие хочет. Но снимает Францию - получается Грузия. Не потому, что не умеет снять Францию, а потому, что Грузия везде, где светит солнце и есть виноградники. Другое дело, что испарились многие иллюзии, связанные с правильными и неправильными социальными устройствами. Он теперь видит в своем советском прошлом много хорошего, и многое его не устраивает в его французском настоящем. Там, на его грузинский взгляд, нет души, и люди живут анемично, меняя занятия и партнеров не из призвания и страсти, а от расчета и равнодушия.
Он даже назвал одну из своих французских картин "Мой дрозд больше не поет" - как антитезу картине 70-х "Жил певчий дрозд". А потом переименовал ее в "Adieu, plancher des vaches!" - буквально: "Прощай, коровник!", понимайте как хотите. Мне он это так объяснил: "Plancher des vaches - так именовали землю уходившие в плавание моряки. Иронически. И немножко презрительно".
Но вместо певчего дрозда у него в этой парижской картине птица-секретарь, молчаливая, важная и вечно надутая.
К нынешнему своему скептицизму он относится философски:
- В любом обществе есть люди, которые не удовлетворены тем, что их окружает. Они хотят вырваться, отчего и возникла пословица: "Хорошо там, где нас нет". А потом попадешь туда, где тебя не было, и выясняется: все то же самое!
- Это и произошло с вами? - спросил я его.
- Нет, со мной это не произошло, потому что я не эмигрировал. Я живу все-таки в Грузии. Я вынужден работать во Франции, потому что в Грузии кинематограф в плачевном положении. Там моим коллегам стало очень трудно жить. А во Франции я могу снимать: здесь заботятся о кино как области культуры. Даже если фильм не приносит дохода, сама система так устроена, что деньги от проката американских фильмов идут на поддержку национального кино. Это придумано очень здорово. Этот опыт очень важен для России, где много молодых талантов, которые не могут работать, прозябают и стареют, и надежды снять фильм у них все меньше. Я не говорю о "киношниках". Я говорю о коллегах, людях, которые хотят думать и что-то важное донести до зрителей - им стало очень трудно работать...
Слушать Отара Иоселиани теперь еще интереснее, чем прежде. У него усталый взгляд человека, который повидал и рай, и ад и понял, что все едино. Что если есть истина - она в вине. Не случайно, он объясняет, "спирит" - это и спирт, и дух. То есть духовность. Вино объединяет друзей, оно украшает хороший стол и паршивую жизнь.
Поэтому послушаем мудрого человека. Эти его высказывания я записал за разными столами в разных интервью последних лет - в Канне и в Москве.
О цензуре. Всегда было трудно, но при цензуре было хотя бы весело. Было с кем бороться. А с чистоганом не очень-то поборешься. Поэтому и в России возникла дилемма - или коммерческое кино голливудского типа, или долгий, тернистый, мучительный путь создания фильма, который никто не увидит. Вот в этом глубокая печаль. Когда Глеб Панфилов снимал свои фильмы, это было явление, потому что на фоне дубового сплошняка это было как открытое окно, откуда поступал свежий воздух. Или Тарковский. И было очень много возможностей обдурить цензуру, обойти ее. А сейчас никого не проведешь. Или "Титаник" снимай - или сиди без работы.
Об иллюзиях и диссидентах. Всякая деятельность, связанная с надеждой переустроить мир, иллюзия знания истины в последней инстанции свойственны революционерам. Диссидент - не что иное, как вид революционера. Инакомыслие - увлекательное занятие, особенно если ты живешь в стране, где прожиточный минимум тебе обеспечен. К счастью для наших диссидентов, такая страна подвернулась им под руку. И они немножко повеселились, не думая о том, как исторически устроена Россия, какой груз крепостничества на ней лежит и что такое Соловей-разбойник. Забыли обо всем этом. И о том, что это не Сталин в одиночестве и по своей прихоти погнал всю Россию в лагеря, а сам русский человек гнал русского человека. И что большевизм - форма, возможная только в России. Она невозможна во Франции. Хотя первая революция случилась во Франции. Поотрубали головы врагам народа, а потом поотрубали тем, кто рубил. И стала нормальная страна. А думать, что одна система сменится другой и настанет рай, - это маниловщина. Гоголь не зря придумал этот персонаж: мы тут будем пить чай, а вокруг сами собой вырастут розы.
О пользе тюремной пайки. Наш романтизм был возможен в стране, где кормили, пусть маленькой ложечкой, но регулярно. И можно было заняться чем-то другим. Занятия философией и поэзией - дело аристократическое. Удовольствие бороться с властью, и удовольствие страдать, и удовольствие иметь запрещенное произведение искусства, удовольствие быть подерганным за бороду Хрущевым, как было с Эрнстом Неизвестным, выпустить подпольный альманах "Метрополь" - все это складывалось в целую гамму удовольствий. Поэтому за удовольствием жить, как бабочка, для моего Дрозда стояла целая система жизни. Было много ограничений, были закрыты границы, но внутри этой системы, как в концлагере, все были братья. И могли шалопайничать, веселиться, жить небрежно. Все, исключая несчастных коммунистов, которые потом переродились в "новых русских", - они были заняты, строили себе карьеру.
А мы воображали, что западные демократии - рай, что там нет ни коррупции, ни цензуры, ни границ, ни материальных проблем. Интересно, что это же поколение западных троцкистов, анархистов, коммунистов, маоистов у себя по другую сторону железного занавеса воображали таким раем восточные страны. Теперь я склонен думать, что все эти мечты - род якобинства. Диссиденты в СССР были романтиками, одинокими рыцарями, гордыми своим благородством. Это все кончилось плохо. Возникла другая сила, намного более ужасная, - неконтролируемый капитализм, который сделал жизнь еще труднее и мрачнее. Наши мечты о счастье, которые так взыграли после крушения большевизма, уже никогда не смогли стать реальностью.
О капиталистическом рае. Выжил бы "певчий дрозд" на Западе? Ох, там все озабочены в погоне за местом под солнцем - устроиться, урвать кусочек, получить свою зарплату... Я вижу, как повсюду, и в Москве и в Париже, отношения между людьми становятся все более холодными, их определяют чисто корыстные побуждения: "Что ты можешь продать мне, что я могу продать тебе?". В Париже все здания в 4-5 этажей. И все нижние этажи заняты торговцами, то есть людьми, которые ничего не создают. Это печально...
О своих зрителях. Мы делаем фильмы для тех, кто похож на нас. Нельзя писать письмо человеку, которого не знаешь. Мне хотелось бы, чтобы мои фильмы были подарком для кого-то, кого я не знаю, но кто думает так же, как я. Для меня счастье, когда кто-то выразит идею, которая зрела и у меня. Вы смотрите фильм, читаете книгу и говорите: "Вот радость! Он думает точно так же!". Это значит, что я не городской сумасшедший, что я не одинок. Правда, прежде чем дойти до моего зрителя, фильм должен пройти через руки торговцев, и это... это мне противно.
О круговороте жизни. В картине "Утро понедельника" все происходит на унылой французской фабрике. От тоски герой устремляется на поиски другой жизни. Потом после дальних странствий, так и не найдя счастья, возвращается домой, а там по-прежнему крыша течет. В этой печальной комедии все основано на моем опыте. Она о том, что мне не нравится в этом мире. Человек рождается только для того, чтобы каждый день выполнять монотонную работу, и на эту бессмыслицу тратит всю жизнь. Эта мысль для меня невыносима, и я захотел сделать параболу о несчастье одиночества... Мне повезло: я провел молодость в потрясающей стране. Это была сложная молодость, но мы к ней привязываемся и потом все эмоции сравниваем с нею. В юности люди наивны и глупы. А теперь я уже не такой оптимист. Когда-то думал: большевизм распадется, и будет рай. И вот он распался, а рая нет, стало только хуже, и одиночества стало больше...