Поделиться
- Пан Кшиштоф, ваше произведение написано к юбилею Иерусалима. Что послужило непосредственным толчком к его возникновению?
- Это было уже почти десять лет назад. Мэр Иерусалима спросил меня, не смогу ли я написать какое-то произведение к 3000-летию города. Заказы тогда получили сразу несколько композиторов, в том числе Леонард Бернстайн, который, к сожалению, не успел осуществить свой замысел.
Задача была не такой уж простой. Что я могу написать для Иерусалима? Естественно, я размышлял над тем, что это священный город для трех религий. Но я никогда не имел дело с исламской традицией, не соприкасался близко с мусульманской музыкой. Поэтому я сконцентрировался на том, что мне было более знакомо.
Для оратории я взял канонические тексты из Ветхого завета. Они со мной всю жизнь, начиная с самых первых произведений, написанных почти полвека назад. Большая часть текста - псалмы Давида. Эти слова были написаны в Иерусалиме, говорят о нем, прославляют его.
Почему в заголовок вынесены "врата Иерусалима"? В тексте говорится о том, что врата города открыты для каждого. Всегда, днем и ночью. Для меня это образ мира. В те годы, в середине 90-х, я писал с действительной надеждой на то, что на землю Иерусалима придет мир. Сегодня это скорее мечта, чем надежда.
- В России привыкли к тому, что вы встаете за дирижерский пульт при исполнении своих сочинений. Однако в свое время в Кракове я был на вашем концерте, где звучала музыка Бетховена и Шостаковича. Насколько дирижерская деятельность интересна для вас?
- В нынешнем году я провел, если не ошибаюсь, семьдесят шесть концертов - не каждый дирижер может похвастаться таким количеством. Но это, конечно, особый год. А вообще я долгие годы был приглашенным дирижером в оркестре Гамбурга, сейчас - в Китайском филармоническом оркестре. И я далеко не всегда исполняю только свои произведения. Другое дело, что в Москву я приезжаю не так уж часто. И мне в первую очередь хочется познакомить российскую аудиторию со своей музыкой.
А вообще для меня не существует каких-то особенных правил в выборе репертуара. Я не стремлюсь исполнять, допустим, только авангард. Наоборот, моя среда - традиция. Я много лет жил в Германии, и мне очень близка музыка немецких композиторов. Бах, полифонисты Возрождения, симфонисты XIX века - все это оказало на меня большое влияние. Моя аудитория - это люди, которые слушают не только современную, но и классическую музыку.
- Но в 60-е годы у вас была репутация авангардиста.
- Я и был авангардистом. Это был мейнстрим тогдашней музыки. Сегодня авангард остался в прошлом. Самые значительные произведения были созданы не менее чем тридцать-сорок лет назад. Само понятие авангарда так же принадлежит истории, как термины "Вторая венская школа" или французская "Шестерка".
То, чем занимаются сегодня композиторы, я бы назвал recycling. Переработка того, что было создано десятки лет назад. Сейчас пришло время эпигонов. Современная музыка слишком сблизилась с поп-культурой. Пишется очень много музыки для кино - такой приятной, удобной для прослушивания. В то же время высокое искусство деградирует.
Я уверен, что со временем все встанет на свои места, что музыка вновь будет существовать как подлинное искусство. Но мы должны сознавать, что настоящее искусство никогда не бывает общедоступным, понятным всем и каждому.
- Вы выросли и сформировались как композитор в Польше, затем много работали в Западной Европе и США. Сегодня вы живете в окрестностях Кракова. Менялось ли ваше мировосприятие с этими географическими изменениями?
- Я ощущаю себя европейским композитором. Я симфонист, а в Польше нет такой богатой симфонической традиции, как в России или Германии. Польский гражданин и европейский композитор - так, наверное, будет правильно.
На меня повлияли ренессансная музыка Италии и Нидерландов, Бах, к которому я возвращаюсь всю жизнь, Бетховен, Брукнер. Русская музыка тоже, особенно Шостакович и Прокофьев - это ведь была практически единственная современная музыка, которая была разрешена в то время, когда я учился.
Мне не кажется, что в моих произведениях так уж много специфически польского. Конечно, в определенные моменты я не мог оставаться в стороне от происходящего. Во времена "Солидарности" я написал несколько пьес, в которых использовались польские религиозные гимны, - в них всегда содержался мощный патриотический заряд. Это прежде всего Te Deum и "Польский реквием".
В то же время у меня не так уж много контактов с польскими коллегами. Столько же, если не больше, я общаюсь с композиторами из других стран.
- Вы регулярно приезжаете в Россию, были частым гостем и в советское время. Не было ли каких-то специфических трудностей в те годы?
- В первый раз моя музыка исполнялась в России в 1966 году. Это был "Плач по жертвам Хиросимы". Думаю, что произведение было выбрано по идеологическим соображениям, сыграло свою роль название. Но зато после концерта мне досталось за формализм. Состоялась встреча с советскими композиторами, на которой на меня порядком нападали не сами композиторы, кстати сказать, а музыковеды-охранители, которые там тоже присутствовали. И в то же время у меня всегда были теплые отношения с композиторами из России.
Трудности всегда были связаны не с людьми, а с системой. Помню, как я пытался поехать в Загорск в монастырь, чтобы познакомиться с церковной музыкой. А мне каждый раз отвечали: "Сегодня нельзя, там ремонт. Давайте когда-нибудь попозже".
- Вы приехали в Москву вместе с женой и дочерью. Вы часто путешествуете вместе с семьей?
- Нет, просто моя дочь очень хотела увидеть Москву. Она здесь в первый раз и полна впечатлений. Тем более сейчас, в преддверии Рождества, город очень красив. Я помню, что в мои первые приезды я ходил по абсолютно темным улицам. Сегодня Москва - фантастический город. Здесь кипит жизнь, в том числе музыкальная.
В Москве я впервые работал с Национальным филармоническим оркестром России. Трудно поверить, что он создан всего несколько месяцев назад. Это уже очень хороший оркестр.