Поделиться
- Эрнст Иосифович, откуда ваши предки родом?
- Все мои предки - из Сибири, Верхнего Уральска, Оренбурга, а папа - из Свердловска. Сейчас в результате архивной работы выяснилось, что по церковным книгам я не Неизвестный, а Неизвестнов. Фамилии, обозначающие бездомность - Бездомный, Непомнящий, Неизвестный,- не редкость в Сибири. Оказывается, мой папа изменил окончание не по эстетическим соображениям, а потому, что был белым офицером и боялся быть расстрелянным. Из тех же архивных материалов, которые мне сейчас прислали, явствует, что мой дед был довольно богатым человеком. Меня очень тронуло то, что энтузиасты так тщательно занялись моей родословной, используя сохранившиеся (!) дореволюционные архивные материалы. Это хороший признак. Мы все жили непомнящими родства, практически без корней. Сейчас начинается обратный процесс, возрождается интерес к истории. Благодаря этим подвижникам я узнал, что мой прадед был николаевским военным. Более того, я увидел фотографии, на которых сняты мой отец и два его брата (один брат служил у Колчака, другой дожил до старости и даже служил в Советской Армии). Все трое - в форме реального училища. На пряжках видна аббревиатура ВРУ - Верхнеуральское реальное училище. Такая же пряжка хранится в Краеведческом музее. А в Свердловске даже сохранили серебряную ложечку, которую мне подарили на первый зуб. Очень трогательно.
- Наверное, вы уже устали отвечать на вопрос: вы - диссидент? И все-таки позволю себе задать вам этот вопрос.
- Я никогда не был диссидентом и никогда в жизни не протестовал ни против чего. Воспитанный своим отцом, я с детства воспринимал идеологию коммунизма только как идеологию. Идею тотального коммунистического диктата я воспринимал не как политическую ошибку, а как антропологическое преступление. Так же я воспринимал и фашизм. Поэтому я был добровольцем во время войны с фашизмом. С коммунизмом я не воевал, я его воспринимал как данность. Я не хотел менять политическую систему хотя бы потому, что я не знал как. Для меня главное - защита собственного человеческого достоинства, эта защита не была политизированной - это было просто естественно. Я не мог терпеть оскорблений, надругательств, несправедливости по отношению ко мне. Я никогда не хотел, чтобы Вучетич или другие лепили так, как мне хочется. Я до сих пор считаю, что они лепили правильно - согласно своей точке зрения. Я не хотел, чтобы от меня требовали, чтобы я работал хуже, чем могу. Хуже - это значит не так, как мне подсказывает моя человеческая и художественная совесть. Когда надо мной измывались, оскорбляли, я не мог этого терпеть и протестовал. В действительности же я не был диссидентом, потому что у меня не было никакой альтернативы.
- И все-таки ваше творчество - это бунт!
- Если у меня был бунт, то это был бунт человеческий и, в определенном смысле, эстетический. Потому что серость и человеческая отчужденность той жизни, с моей точки зрения, была абсолютно неадекватна моим представлениям о жизни. В этом я был очень солидарен с моим другом, философом Мирабом Мамардашвили, который тоже никогда не был диссидентом. У нас был просто эстетический протест против вульгарной повседневности советской жизни. Я всегда хотел бы отделить русское от советского (на Западе это часто не разделяют). Это касается, например, самой фразеологии, когда о каком-либо вторжении войск Советского Союза говорили "русская война", а не "советская война". Мне это никогда не нравилось, и я протестовал.
- Вы известны как автор надгробного памятника Хрущеву, который, как известно, сыграл не самую лучшую роль в вашей судьбе. Каким вам сегодня представляется его личность?
- Точно такой же, каким я сделал надгробие: черно-белое. Эта двойственная личность совместила в себе шизофреническую трагедию времени, и я ее рассматриваю даже как жертву этого времени. Она комедийна по форме, но трагедийна по содержанию.
- В прессе последних лет неоднократно всплывал один из ваших проектов - "Древо Жизни"...
- Реально я сейчас занимаюсь двумя главными проектами. Первый - "Древо Жизни"; второй - монумент шахтерам Кемеровской области, который я делаю по просьбе Тулеева. "Древо Жизни" связан с глубинными эзотерическими проблемами, существующими еще в Библии... Вернусь в прошлое: после обвинения меня в ревизионизме я был лишен возможности работать и был выкинут из жизни как профессиональный художник, у меня не было заказов, не было студии, и поэтому я вынужден был на полулегальном основании снимать под мастерские подвалы в хрущобах. Я уехал на свою родину - Урал, чтобы укрыться от этих обвинений и отдохнуть. В Свердловске я начал работать на заводе "Металлист", чтобы научиться литью, и с разрешения начальства из отходов металла отливал свои скульптуры. Я очень много работал и абсолютно был истощен: днем работал как ученик на заводе, а ночью занимался своим творчеством. Я отлил большое количество скульптур, которые не было никакой возможности выставить и даже кому-нибудь показать. Меня охватывали большие сомнения, связанные с моим реальным существованием и творческими претензиями.
Не буду скрывать, в то время я достаточно много пил. У меня было состояние, близкое к помешательству. В голове у меня были всякие утопические мечты, романтические, полубредовые. Например, я думал создать Снаряд Времени, заложить в него свои маленькие бронзовые работы. С этими работами была смешная история: я приносил их домой на горбу с завода и складывал на балконе пятого этажа. Потом пришел управдом и сказал, что балкон может рухнуть. Тогда и появилась у меня мысль сделать Снаряд Времени и закопать его в тайге. Может, это было с похмелья, но и такие идеи появлялись... В одну прекрасную ночь мне приснилось Древо Жизни в форме яйца и одновременно человеческого сердца. И вдруг мне открылась моя задача - я должен создать монумент, в который отдельные скульптуры войдут составной частью. Древо Жизни присутствует во всех целостных религиях - и таких, как иудаизм, христианство, ислам, буддизм, и таких, как островные локальные религии. Это универсальный образ. Древо Жизни должно быть монументальным произведением, 120 - 150 метров, установленного в центре креста - Север, Юг, Восток, Запад. Оно должно состоять из семи цветков Мебиуса. Я дружил с технократами - Капицей, Королевым, Туполевым - от них я узнал, что знак бесконечности Мебиуса - одна из возможностей представить себе Вселенную. В Библии и Новом Завете Древо всегда ассоциируется с сердцем и крестом. Древо, сердце и крест были для меня символами. Это был действительно утопический проект. Очень скоро я почувствовал, что дело даже упирается не в финансы, просто на Западе это абсолютно непонятно. Ушло эзотерическое и магическое отношение к изобразительному искусству. Тогда я сосредоточился на работе монумента высотой семь метров, не меняя принципиальной концепции. В этот монумент вошла библейская, исламская, иудаистская символика, символика очень многих эзотерических начал, там есть элементы и буддизма... Но это не экуменический храм - это светская скульптура с экуменическим содержанием.
- Что сейчас происходит с вашим проектом?
- В свое время Лужков с большим энтузиазмом отнесся к этому проекту. В связи с этим я отказался поставить этот монумент в других странах мира, например, в Израиле, в Америке или напротив моего музея в Швеции, который называется Древо Жизни. Я с большой радостью решил, что судьба моего Древа Жизни - это Москва. В силу каких-то причин, возможно, экономических, эта процедура затянулась. На встрече с Владимиром Путиным, когда меня награждали орденом, я изложил проблему. Путин отнесся к этому с высоким культурным и удивительно интеллигентным пониманием. Решено поставить монумент, состоящий из более чем 700 фигур, напротив здания бывшего СЭВа. Это место меня устраивает.
- Два года назад в США увидела свет книга "Кентавр: жизнь и искусство Эрнста Неизвестного" профессора Орегонского университета Альберта Леонга, в которой рассматривается сложный путь подростка из семьи белого офицера, участника Великой Отечественной войны, бунтаря в искусстве, бросившего вызов советской элите, вынужденного эмигранта. Почему вас называют Кентавр?
- Так давно прозвали меня мои друзья. Видимо, потому, что кентавр - одна из главных моих метафор. Когда-то я даже создавал "теорию кентавра". Она заключалась в том, что в наше время человек, животное и технологии, в том числе компьютерные, переплетаются, и на этом стыке рождается новое. Вся культура в принципе тоже "кентаврична": мир создает множественные связи, а потому культура не может быть герметичной, особенно сегодня, когда эти связи, как никогда, стремительны и глобальны. Кентавр для меня - это современное состояние общества и науки. Кентавр является диалогом человеческой плоти и животного, а в моей версии - еще и технологии, каких-то абстрактно-машинных элементов. В большом Древе Жизни это могли быть и электроника, и кино. Я немало говорил об этом и это проповедывал, и с радостью узнал, что например, в России появилась наука, которая называется "кентавристика". Ее родоначальник - Даниил Данин. Еще меня называют Кентавром в том смысле, что я являюсь мостом между Востоком и Западом. Это произошло органически: я родился на Урале - в евроазиатском пространстве и вырастал в атмосфере единения Востока и Запада.
- А между тем Вознесенский в своем сорокалетней давности стихотворении, посвященном вам, пишет:
Лейтенант Неизвестный Эрнст,
когда окружен бабьем,
как ихтиозавр нетрезв,
ты спишь за моим столом,
когда пижоны и паиньки
пищат, что ты слаб в гульбе,
я чувствую, как памятник
ворочается в тебе...
- Так кто же Эрнст Неизвестный - ихтиозавр или кентавр?
- Значит, и по-человечески я был частично скотиной, частично - человеком.