Поделиться
Напомним читателям, что в Петербурге, в представительстве "РГ" по Северо-Западу, состоялся "Деловой завтрак" с кинорежиссером Алексеем Германом, завершающим сейчас съемки фильма "Трудно быть богом" по повести Стругацких.
После встречи с журналистами Алексей Юрьевич спешил на съемочную площадку, но вместо студии попал в руки врачей в предынфарктном состоянии, с обострением гипертонии. Больницы избежать не удалось, но, к счастью, сегодня состояние здоровья Германа улучшилось.
В анонсе встречи мы сообщили о решении режиссера выйти из Союза кинематографистов России и подать иск в суд на тех, кто, по его мнению, оскорбил память его отца, Юрия Германа, и писателя Константина Симонова, в "Открытом письме тому, кому трудно быть богом, но очень хочется".
Для непосвященных людей сюжет выглядит так: Михалков нахмурился в сторону Сокурова. Сокуров сделал вид, что этого не заметил, но за него заступился Герман, обрушившись с критикой на Союз кинематографистов и его председателя. За Никиту Сергеевича вступился драматург Эдуард Володарский...
Сюжет может продолжаться бесконечно, но сам 64-летний Герман ставит точку. Тот самый Герман, который снял всего пять фильмов, продолжает работу над шестым, но давно считается классиком отечественного кино.
- Алексей Юрьевич, вы часто шутили, что ЦРУ готово заплатить миллион долларов тому, кто объяснит, зачем нужен Союз кинематографистов. А теперь решили громко из Союза выйти. Почему?
- Потому что нынешний Союз - это какая-то тоталитарная секта. И мы со Светланой Кармалитой решили показать, что необязательно трепетать, вставать и аплодировать, когда Никита Сергеевич входит. Создание киноакадемии у многих вызвало неприятие: почему 200 или 300 академиков теперь должны выстроить всех кинематографистов по ранжиру?
Союз кинематографистов - это союз равных. У нас на "Ленфильме" было кафе. Что бы ни происходило в директорском кабинете, что бы ни происходило в Госкино, судьбу картины и режиссера решало кафе.
Допустим, выгнанный отовсюду, с положенными на полки картинами я мог прийти в это кафе, где всегда стояла очередь за ужасным кофе. И меня там пропускали без очереди. Когда у нас директором стал Аксенов (вполне по жизни неплохой человек, но как директор он был невыносим), то первое, что он попытался сделать, так это закрыть ленфильмовское кафе. Потому что понимал, что может владеть студией только без этого кафе. Потому что кафе главнее его. Оно - парламент.
Союзы вообще надо создавать по принципу родства душ.
- Но ведь такой Союз случился во время памятного перестроечного съезда кинематографистов?
- Да, был знаменитый пятый съезд кинематографистов. Как сказал известный американский продюсер, который тогда приехал к нам, наконец-то исполнилась вечная мечта сумасшедших - захватить власть в сумасшедшем доме. То был первый революционно-демократический съезд, пусть с оговорками, глупостями, жестокостями. Нельзя было выгонять из правления Бондарчука, Ростоцкого, это было очень несправедливо. Это, что называется, был занос, перебор. Кстати, затем кинематографистов, на мой взгляд, обманули, как детей. И умного Климова, и умного Смирнова. Им разрешили развлекаться новыми моделями кинематографа: модель номер пять, модель номер семь... Не допустив до главного - до проката.
Но, несмотря ни на что, я к Союзу относился как к частице Родины, я бы сказал так. На каком-то этапе Союз перестал быть творческой организацией. Съезды обсуждали что угодно: куда что девать, как распределять, отобрать или не отобрать. А для меня вопросы творчества превыше всего.
- Бытует мнение, что Герман - это человек, всегда идущий против течения, проламывающий стены, а когда их нет, сам их созидающий, хотя бы для того, чтобы ощутить сопротивление материала.
- Это кинокритик Андрей Плахов однажды так сказал. Если вы имеете в виду "Открытое письмо" Володарского, я вступать с ним в дискуссии просто не могу. Есть известная кинокартина, где герои - один из них пишущий провинциал - приходят к писателю и долго беседуют, вернее, слушают глубокие мысли, не подозревая, что писателя нет дома, а беседуют они с полотером. И глубокие мысли - полотерские. Молодость у Володарского ушла, и с ней литературные способности. Нет его для меня такого. Ему обидно. Я это и высказал, кстати, крайне вежливо. Я свою точку зрения не навязываю. А вот, что касается моего действительно талантливого отца или Константина Симонова, дело другое. Они умерли. Не моргнув глазом Володарский утверждает, что то-то и то-то написал за них. Этого я позволить не могу. И уверен, что со мной согласится суд. Даже если к тому времени Никита Сергеевич станет президентом или генералиссимусом.
- Факт малоизвестный, но несколько лет назад после вашего интервью "Мой фильм опять на полке", где речь шла о нехватке денег на черно-белую копию "Хрусталева" (свидетельствуем лично), вам позвонил Михалков и тут же пришел человек с деньгами, чтобы вы могли закончить работу.
- Мне позвонил Михалков от Фонда культуры и предложил заем, у Госкино в то время денег не было. Я его публично несколько раз за это благодарил. Так наша киностудия "ПиФ" заключила договор с Фондом культуры с подписями и печатями, с гарантиями Госкино на эти недостающие средства. У Михалкова я не брал ни копейки личных денег.
- Вы не хотите выступить в роли объединителя кинематографистов, не согласных с нынешней политикой Союза?
- Никаких объединителей и разъединителей не будет. Пора в этой дискуссии ставить точку и продолжать снимать кино. Но вообще сегодня кино надо отдать молодежи. Михалков спокойно может набрать деньги на свою картину. Ему незачем просить 120 миллионов из бюджета. Кончаловский может набрать деньги на картину. Я, плохо или хорошо, но на маленькую картину, которую хочу снять, - "Скрипку Ротшильда" по Чехову, могу набрать. Да и таких, как мы, немало. А если ты в 60 - 65 лет не можешь набрать денег на большую картину, то иди в преподаватели. Все деньги, которые выделяет государство, надо вкладывать в молодых. Вот тогда откроются Козинцевы и Эйзенштейны. Оттуда идет могучая волна.
- Воспитанники ваших режиссерских курсов уезжали в Гималаи, чтобы сделать фильм "Русские в поисках покоя".
- И они с этим фильмом получили не один приз. У нас было несколько очень толковых ребят. Надо давать шансы двадцатипятилетним. Они в этом возрасте могут все, им не страшно. И тогда российский кинематограф преобразится. Вот какая нужна реформа.
- Вас до сих пор упрекают в отсутствии патриотизма за фильм "Хрусталев, машину!".
- Чувство патриотизма - дело скромное и негромкое. Есть хорошо известная категория "новых русских", не тех, которые действительно что-то придумали, сделали для страны, а тех, которые эту страну просто обдирают. Так вот, они очень любят после застолья пригласить оперного певца на десерт. Чтобы под сладкое он им исполнил "Я люблю тебя, Россия". Им такая любовь от меня нужна? Так не получится, я люблю Россию по-своему. Как говорили наши критические реалисты, мы не врачи - мы боль.
Хорошо помню, как ругали "Лапшина" за то, что все в нем раздражало и ничего нельзя было понять: где бандиты, а где не бандиты... На сегодняшний день это абсолютно простая картина: милиционер влюбился в артистку, артистка любила не его, а другого. А надвигался тридцать седьмой год, и то, о чем они мечтали, никогда не сбудется. Между прочим, "Хрусталева", которого многие не понимают, один из авторитетнейших европейских киножурналов назвал в числе самых значимых лент ХХ века. Мы в этой картине выступили в защиту несчастного, распятого, поруганного, избитого со всех сторон российского человека. Это мог быть благополучный со всех точек зрения генерал, врач или простой истопник в меховом магазине.
- Вы, сын успешного советского писателя, приближенного к власти, долгие годы были полочным режиссером.
- Возьмите любую нашу со Светланой картину, начиная с "Проверки на дорогах" (фильм был снят в 1971 году по повести моего отца "Операция "С Новым годом"), нас никогда не встречала власть аплодисментами. Меня с "Проверками" положили на полку и сказали: зайдете за работой года через три. Меня не взяли на работу даже в Норильск. Гранин нас со Светланой устраивал на телевидение в Минск - тоже не взяли. Это все не так просто, как сегодня кажется. Повезло, что у меня нашлись защитники. Первый - Товстоногов, второй - Симонов, затем Хейфиц и Козинцев. Симонов был мощнее. Да, мы отказались тогда показывать эту картину Солженицыну и Беллю, хотя просмотр брался устраивать покойный Лев Копелев.
- Почему?
- У нас была надежда, что "Проверку на дорогах" выпустят, а если бы мы по секрету показали ее Солженицыну или Беллю, понятно, что ее не выпустили бы никогда. Увы, не помогло, подобная трусость не приводит к победе. Картина так и пролежала 15 лет. Теперешние, мы так бы не сделали и не советуем молодым.
- Целые поколения воспитывались на книгах вашего отца, а вы несли некую миссию покаяния за то время советских писателей.
- Я никогда не говорил о покаянии. Да, для многих смысл жизни ушел. Но мне всегда были интересны хорошие, достойные люди. А были они коммунистами или не были, я этим никогда не интересовался.
- И вас не увлек бум перестройки?
- Меня-то стали выпускать, как подсадную утку перестройки. В те времена все картины как раз и выпустили, дали Государственную премию. И я был у них рупором перестройки. Все началось в 1985 году. Мне позвонили из приемной Горбачева. Я был настолько убежден, что это розыгрыш режиссера Аграновича, что еще секунда, и я бы послал его подальше. Меня остановил звонок. Он был без перерыва, и мне сказали, что с вами говорит помощник Горбачева: не согласитесь ли вы приехать на встречу с Михаилом Сергеевичем? Уже сама фраза "не согласитесь ли вы" была явно не заготовкой шутников.
- У вас не раз была возможность на волне перестройки и интереса к вам Запада уехать за границу и там работать. Когда-нибудь вы думали об этом?
- Мы прожили полгода в Америке. Я не хотел бы, чтобы мой сын жил в этой стране. Потом мы прожили полгода во Франции. Работали каждый раз, зарабатывали деньги. Потом мы выиграли грант и опять могли жить довольно долго в Америке, но не поехали. Я понял, что в другой стране жить не смогу.
Что делать... Знаете, как один еврей пришел в КГБ и говорит: "Я уезжаю от вас в Америку". Ему в ответ: "Пожалуйста, оформляйтесь". Через два часа приходит: "Ой, там взрыв, я туда не поеду, я поеду в Аргентину". Через два часа опять возвращается и говорит: "Там рухнула национальная валюта, я поеду во Францию, там все тихо". Через два часа приходит и говорит: "Нет, там вспышка СПИДа!". В КГБ не выдержали: "Вы нам надоели! Вот вам глобус, найдите себе страну, приходите и заполняйте анкету". Еврей ушел. Через несколько часов снова постучался в дверь: "У вас нет другого глобуса?".
- За границу вы не уехали, но совершили путешествие из Санкт-Петербурга в Москву и обратно. Что двигало вами всякий раз? Ведь так непросто было решиться продать отцовскую квартиру на Марсовом Поле...
- Дело в том, что Собчак дал нам кредит на производство "Хрусталева". Потом пришли другие люди, и деньги отобрали.
- Вы от обиды уехали в Москву?
- Я обиделся, что никто в Ленинграде не оценил наших усилий. Ведь мы снимали на "Ленфильме" в жуткой пустыне, это был разоренный двор, похожий на двор времен блокады. Там стояли перекосившиеся машины, засыпанные снегом, на площадях монтажного цеха работала какая-то прачечная. Там ходил толстый человек, который дал мне золотую карточку, чтобы мы чистили себе штаны в этой прачечной на 10 процентов дешевле. И мы были одни: протаптывали себе в сугробах дорожки, покупали и ввинчивали на лестнице лампочки, которые к концу рабочего дня уже кто-то вывинчивал. Так мы работали. И в этих условиях бывший председатель комитета финансов в городском правительстве Игорь Артемьев, он сейчас в Госдуме заседает, отобрал у нас все до копейки, оставил на год без сметы. А меня упрекают: почему я снимал "Хрусталева" десять лет? Я не снимал, я стоял.
Это, кстати, была огромная ошибка любимого мной Гайдара. То, что они, новые люди, наплевали на кино. Вместо того чтобы пропагандировать идеи демократии, вместо того чтобы снять сериалы по Шаламову, чтобы люди поняли, как они жили и как надо работать, куда идти, кино они разрушили. Я тогда был молодой, и у меня были силы, я предлагал: давайте я поеду, сниму, кто как работает. Как работают японцы, как работают американцы, немцы и как работаем мы. Они не лучше нас, у них просто организация труда совершенная. Они даже пьют на работе, но у них другая организация труда и жизни, поэтому у них все вертится. А у нас не вертится. Ленин был человеком очень умным, злым, но очень умным. Потому он сказал свое знаменитое: "Из всех искусств важней всего...". Сталин был человеком ужасным, но тоже очень умным, и он понимал, что человеку для того, чтобы воспринять все зигзаги истории, которые они переписывали, надо все увидеть на экране.
- А из Москвы почему уехали?
- Как-то вышли мы со Светланой из аэропорта во Внуково, вдруг остановилась "правительственная" машина и из окна высунулся волосатый человек. Он мне сделал ручкой так: "Герман, иди сюда!". Я думаю, ну сейчас подвезет. И мы, лавируя между машинами и сугробами, рискуя быть раздавленными, к нему подходим. А он говорит: "Видел тебя по телевизору, молодец!". И тут же умчался. И мне стало там жутко одиноко.
Москва - совершенно коммерческий город. В Москве я был точно так же любезен всем, как и в родном городе. Потому что когда есть деньги на картину, то тебя любят все. Но в Питере ко мне хорошо относятся, даже когда нет денег, а в Москве сразу перестают любить. У нас были деньги на картину, но меня практически никто не спрашивал, о чем я собираюсь снимать. Меня спрашивали, сколько я буду платить. Это был всегда первый вопрос. А второй вопрос, который также всегда предполагался, так это о том, что нужно что-то украсть. Пришел наниматься человек, у него были часы на руке стоимостью 30 тысяч долларов. Я спросил: "А как ты заработал такие деньги?" Он сказал: "Чтобы жить, я должен немножко украсть. Ты, наверное, тоже должен немного украсть, в этой стране все крадут". Но если ты мне говоришь, что должен немножко украсть, то я тебе обязан ответить: "Я должен немножко вызвать милиционера". А как иначе? Как-то раз мне взятку предлагали, "Жигули". Я говорю: "Это подарок от французских продюсеров?". "Нет, - отвечают, - из бюджета фильма!". Тогда пришлось сказать: "Миленький, сейчас ты пойдешь и перепишешь ее на киностудию. Потому что следующую машину ты купишь себе, потом купит себе авто директор картины. По окончании фильма "Хрусталев, машину!" у нас будет колоссальный гараж "Жигулей"!" На меня посмотрели, как на сумасшедшего. В Москве все это уже привычно и неистребимо.
... Главное, чего мы тогда лишились, уехав, - это дружелюбной атмосферы "Ленфильма". У нас на студии нет взаимной ненависти друг к другу.
- Как поживает сегодня студия "Ленфильм"?
- "Ленфильм" переживает реорганизацию. Так ведь это сейчас на всех киностудиях - советские реформы. Знаете, как в послесталинские времена, когда обкомы делили на сельскохозяйственный и городской, потом их соединяли. На мой взгляд, идет видимость дела.
- По рыночным законам или по бюрократическим?
- У нас нет никаких рыночных законов, с моей точки зрения. Мы страна, которая ни к какому рынку не пришла. Хотим прийти и не можем. Все как-то врут друг другу. Я не знаю, как там, в авиации, и думаю, что мы самолет лучше, чем американцы, не сделаем. И "Жигули" не сделаем лучше. А вот родить из своей среды Эйзенштейна, Пудовкина, Довженко, Достоевского, Толстого, Чехова каким-то образом у нас получается. Вот этим Россия славится, а совершенно не своими машинами и самолетами.
Я лучше расскажу о наших студиях, потому что у нас у самих две студии: "ПиФ" и "Север". Мы стараемся, чтобы молодые режиссеры получали работу. Они снимать могут хоть на Курилах или в Гималаях, где угодно, но студия находится здесь. Я считаю, что сейчас появляются способные люди, многие из провинции. У нас в работе три короткометражки, две полнометражные ленты и наша картина "Трудно быть богом".
- Кем теперь работает бывший директор "Ленфильма" Виктор Сергеев?
- А Сергеев сейчас нашел себе замечательную должность. Он заместитель директора по искусству. Он сидит, читает сценарии, размышляет, кого запускать. Счастливый ходит совершенно, что ему не надо теперь заниматься проблемой: кто украл унитаз на втором этаже и так далее.
- Киностудии долго называли банно-прачечными комбинатами по отмывке денег. Осталась ли эта система сейчас?
- Был момент, когда нам предложили очень большие деньги на картину, с тем чтобы две трети этих денег мы вернули немедленно по получении. Поскольку никто из нас не хотел сидеть, мы отказались. То есть денег мы очень хотели, но сидеть не хотели.
- У вас есть опыт путешествия не только из Санкт-Петербурга в Москву и обратно, но и опыт путешествия на киностудию "Баррандов", когда существовал миф, что на студиях восточноевропейских стран снять фильм гораздо дешевле и качественнее. Что дал этот опыт?
- Понимание, что короткую картину там снять не дешевле, но можно. Потому что группа очень хорошо работает, получая суточные. Все-таки заграница. Но мы попали в Чехию в тот печальный период, когда там очень не любили русских. Они даже этого не скрывали. Они просто и откровенно говорили: "Вы же знаете, что наш министр культуры не любит русских". Я не видел их министра культуры, я не знаю, за что меня уж так не любить. У Светланы отец убит при освобождении Чехословакии от фашизма... Но специалисты там были хорошие, исключая спецэффектщиков. Те на нас смотрели, как на инопланетян. Допустим, по сюжету надо, чтобы телега ехала и колесо у нее отвалилось. Приходят какие-то люди, очень долго работают, потом едет телега, раздается страшный взрыв, и из этого дыма выкатывается колесо. Так мы тратим пленку раз пять, потом я выскакиваю с криком: "Пошли отсюда!". И командую, мол, делайте здесь бугорок, здесь делайте ямку и надпиливайте колесо. Телега въезжает на бугорок, попадает в ямку, колесо отваливается. Я все-таки в России прожил всю жизнь. Они говорят: "Какая хорошая идея, Алексей. Можно мы ее себе возьмем на вооружение?".
- А как вы относитесь к сериалам, Алексей Юрьевич? Особенно к тому, что многие сериалы снимают для того, чтобы заработать потом деньги на приличный фильм.
- Точно так же вы меня можете спросить, как я отношусь к современной литературе. Да никак. Это не входит в мою жизнь.
- Но сериалы поголовно смотрит народ...
- Я считаю, что наши "Улицы разбитых фонарей" вообще-то добрые. Если бы не они, народ давно бы поднял стихийный бунт против милиции, которая наполовину уголовная, наполовину спаянная с преступным миром. Есть, конечно, и там приличные люди. Например, когда меня побили в новогоднюю ночь в Репино, я ни одного неприличного человека не видел. Но мне ничем и не помогли. Пусть люди видят хотя бы с экрана, что милиционеры что-то раскрывают, искренне хотят, чтобы преступности стало меньше, переживают.
- А вы будете снимать сериалы?
- Нет, улицы разбитых фонарей я снимать не буду. В принципе, конечно, существуют хорошие детективы, но их очень немного. Я когда провалялся полтора месяца в больнице, мне перетаскали все переведенные у нас приличные детективы. Их хватает на месяц. А уже Маринину я читать не могу. Я лучше рекламу автомобиля почитаю. Это не потому, что я такой утонченный, ну ничего худого в этих наших серийных детективах нет, не то что в американских, потому что те очень жестокие.
- Вы в последнее время все жестче ставите вопрос, чтобы людям в целях самообороны разрешили носить оружие.
- Американцы утверждают, что их демократия рождена шестизарядным револьвером. Даже памятник Кольту или Браунингу поставили. Разве я не имею права на защиту своей жизни? Или мне надо, как директору магазина, нанять охрану?
- А теперь самый главный вопрос, который волнует практически всех наших читателей: когда выйдет на экраны фильм "Трудно быть богом"? Ведь съемки идут теперь дома, в павильонах "Ленфильма"?
- "Ленфильм", вообще говоря, какое-то существо, нам очень близкое. "Трудно быть богом" снимается в его павильоне, но, поймите, это картина не "Ленфильма". Саша Сокуров снимает на "Ленфильме", но его картина тоже не "Ленфильма". Это очень жаль. А мой фильм выйдет, не волнуйтесь, было бы здоровье.
Нам еще нужно выехать на съемки в Выборг, доснять несколько сцен. Проблема главная, знаете, в чем? Я надеялся, что костюмы и реквизит возьму напрокат в других студиях, ведь столько было съемок, такие запасы костюмов. Напрасные надежды: все украли, все куда-то подевалось! Любую мелочь приходится добывать по ходу действия. Вот потому и затянулись съемки.
- Кто в вашей команде?
- Светлана Кармалита, соавтор, замечательный оператор Владимир Ильин, мой основной помощник Юрий Фетинг. Шесть моих студентов прошли стажировку на этой картине. Леонид Ярмольник играет главного героя Румату. Несмотря на сложности его характера, отношусь к нему, как к художнику-личности, с большим уважением. Артист интересный, человек богатый. Мне как-то не приходилось работать с богатыми артистами, которые из любви к искусству терпят режиссеров. Порой мне кажется, что в душе Леонид Исаакович думает: "Ну зачем ты меня учишь? Раз ты такой умный, то почему у тебя нет системы собственных кинотеатров?" Кстати, Леонид снимается "за спасибо", я даже взял ему дублера, чтобы поразминать сцену на первых технических репетициях. Так дублер оказался занятым больше Ярмольника, хоть дублера дублеру бери. Еще в фильме занят Юрий Цурило, с которым я работал на "Хрусталеве", играет барона Пампу. Это очень хорошая роль. Вообще это группа из людей, с которыми я работаю много лет, они, как семья.
- У Стругацких в повести есть такая фраза: "А вот табачник с Табачной улицы, умнейший человек, по этому поводу сказал..." Так что думает табачник?
- Мне очень важно донести до зрителя основную мысль Стругацких: "Если мы не победим серых, то придут черные". Сегодня я с экрана теленовостей вижу множество серых с пустыми, застывшими, немигающими взглядами. Хотелось бы, чтобы люди не забыли в конце концов посоветоваться с простым умным табачником.
- Алексей Юрьевич, трудно быть Германом?
- Это единственное, что я умею. Одно скверно, сердце прихватывать стало.